Это первая часть из двух-серийного интервью с Джимом Рейтмулдером, основателем Circle school в Харрисбурге, Пенсильвания в США, которая открылась в 1984 году. На данный момент в школе учатся около 80 человек и работают 5 сотрудников. Это во многих смыслах уникальная школа даже среди самонаправленных демократических школ. Во-первых, потому что это единственная из таких школ, о которой мне известно, которая смогла обзавестись собственным, специально спроектированным и построенным для неё зданием. Во-вторых, у школы особая история и уникальная, продуманная до мелочей структура управления. Да и сам Джим очень интересный собеседник. На то, чтобы обсудить все интересовавшие нас темы, не хватило даже двух сессий по три часа. Итак, часть первая.
Дарья: Здравствуйте, Джим. Спасибо, что согласились на это интервью. Я бы хотела начать с предыстории. Расскажите немного о вашем школьном опыте. В какую школу вы ходили?
Джим: Да. Доброе утро, Дарья. Спасибо, что позвали. Рад буду поговорить.
Мой школьный опыт довольно традиционный за исключением старшей школы. Я ходил в государственную школу здесь, в Америке, с детского сада и до 10 класса. А последние два года я ходил в экспериментальную школу. Она была частично демократическая. Там я впервые познакомился с идеей привнесения демократии внутрь школы. В подростковые годы это стало моим хобби. Будучи молодым взрослым, я изучал разные школы и в итоге основал Circle school в Харрисбурге, в Пенсильвании.
Дарья: А после школы пошли ли Вы в ВУЗ?
Джим: Я учился в Йеле непродолжительное время. Я ушёл оттуда из-за одного проекта и больше уже не вернулся. Так закончилось моё формальное обучение.
Дарья: А что Вы изучали, и что это был за проект, из-за которого вы ушли?
Джим: Я изучал дисциплины, связанные с социологией и политологией. Я ушёл, потому что хотел участвовать в выборах здесь, в Пенсильвании. Некоторые события в моей семье не позволили мне вернуться к учёбе, но ушел я для того, чтобы участвовать в выборах.
Дарья: Я так представляю себе, что в Йель не очень просто попасть.
Джим: Да, это так. Это элитный колледж из Лиги Плюща.
Дарья: Учёба в такой экспериментальной школе не помешала вам всё же поступить в Йель?
Джим: Нет, не помешала. И знаете что, я раньше об этом не думал, но, возможно, это было для меня дополнительным плюсом. Потому что у меня был более широкий кругозор, и, возможно, это повлияло на приёмную комиссию. И я думаю, что выпускники наших демократических самонаправленных школ, возможно, получают сходные преимущества. Обратная связь, которую мы получаем от людей в приёмных комиссиях, говорит о том, что наши выпускники, во-первых, очень хорошо могут себя представить. Ведь они много говорят, они годами разговаривают. Это развивает их коммуникативные навыки. Но также они привыкли к сочетанию свободы и ответственности, которое присутствует на уровне высшего образования. Наши выпускники приходят на занятия подготовленными и участвуют в обсуждении. Потому что они не в курсе, что надо стараться отлынивать и выезжать на минимальных усилиях. Они там находятся потому, что сами это выбрали. И, по всей видимости, люди в колледже это замечают.
Многие наши выпускники, поступившие в колледж, приезжают в гости через пару семестров. И есть такой паттерн. Мы спрашиваем их, как идут дела. И они говорят ожидаемые вещи: «Мне нравится такой-то предмет или такой-то. Этот профессор классный, а этот не очень». Но потом они обычно говорят примерно следующее: «Я не могу понять своих друзей… Они тусуются допоздна по будням. Они прогуливают занятия. Они не выполняют задания». И это совершенно непонятно для многих, почти всех наших ребят. Они сами оплачивают всё или почти всё своё образование. У нас не очень обеспеченные ученики. Они там тратят собственные деньги на своё образование и хотят взамен получить нечто ценное. Я думаю, что я испытал нечто похожее, когда поступал в колледж много лет назад.
Дарья: А насколько была демократичной ваша школа? Какая модель была?
Джим: Не то чтобы очень. По нашим нынешним стандартам, демократия там была очень ограниченной. Демократически определялись правила поведения, составлялось что-то вроде свода правил. Но это были очень общие правила, и всё подлежало одобрению администрацией и советом попечителей. В общем, это был смелый эксперимент в то время. Но он не удовлетворяет моему определению того, что такое самонаправленное демократическое образование. И там была также традиционная школьная программа. Занятия были обязательными. Это был такой гибрид. Сегодня это бы не прошло.
Дарья: Можно спросить, какой это был год?
Джим: 1969-1971
Дарья: А, то есть Садбери Вэлли уже открылась.
Джим: Да, уже открылась, но я об этом узнал только спустя 20 лет. Я впервые услышал о Садбери Вэлли где-то в 1991. И в школе, куда я ходил, тоже не знали про Садбери Вэлли. И у них тогда были турбулентные времена. Они тогда еще не выпускали никакие материалы. Так что мы про них ничего не знали, Интернета еще не было, никак нельзя было про них узнать.
Дарья: Похоже, что в это время было движение в Америке по созданию различных демократических школ.
Джим: Тогда школы не назывались демократическими, включая ту, в которую я ходил. Это было в 60-е годы. Было много свободных школ. Школа, в которую я ходил, не была свободной школой. И современные демократические школы — это не эквивалент тех свободных школ. Это было во времена хиппи и движения за гражданские права. Свободные школы того времени стремились не иметь никакой структуры власти и авторитета. И они были очень неформальными. Они были очень расслабленными, распущенными. Во многих из них была традиционная программа обучения, но с большим количеством экспериментов в области подачи знания и способов оценивания. Но практически все эти свободные школы полностью контролировались взрослыми. Они не были самонаправленными. Это были самые свободные школы из всех, что существовали на тот момент, но самонаправленность в них была крайне ограниченной. И все было неформальным. Скажем так, движение 60-х и 70-х было направлено против злоупотребления властью и структур подавления. Но важной частью самонаправленного демократического образования является формальная структура, и власть в них очень понятная. Разница в том, что в свободных школах.. многие из них можно сказать претворялись, что в них нет иерархии и структуры. И во всём этом был очень туманный неформальный подход. А это значит, что структуры были скрытыми. Власть действовала как бы за кулисами.
Одной из основ самонаправленных демократических школ является то, что в них управление публично, наглядно и доступно для всех. Так что эти структуры должны быть формальными. Иногда людям кажется, что не имеет смысла разводить такое количество формальностей при работе с детьми. Однако без формальностей мы скатываемся в сторону паттернов управления взрослыми, взрослые за все отвечают. Так что делая всё письменным, открытым и наглядным, голосуя и обсуждая все публично, мы делаем процесс формальным, но также видимым и доступным для детей. И мы тем самым избегаем западни скрытых властных структур и скрытых авторитетов. А это ведет либо к злоупотреблению, либо просто к контролю. И это лишает людей их самонаправленности и гражданских прав.
Дарья: Давайте поговорим о ваших годах после колледжа. Когда вы стали родителем? Какая у вас была работа? Пару слов.
Джим: Не смотря на все великие планы, реальность была такова, что я устроился работать в редакцию журнала. Там я получил опыт в сфере бизнеса и издательского дела. И занимался я этим примерно 10 лет. В течение этого времени я женился на той, кто в последствии стала сооснователем Circle school. У нас родился ребёнок в 1981. И я, и моя жена — мы оба интересовались образованием. Моя жена — специалист по раннему развитию. И она быстро разочаровалась в методах массового образования. И еще до рождения нашего первого ребенка мы подумали: «Ой, что же мы будем делать?» Мы понимали, что мы ни за что не отправим наших детей в систему, которую считали глубоко ущербной. Мы посмотрели на то, что было вокруг нас в центральной части Пенсильвании, оценили доступные нам варианты и поняли, что нам ни один из них не нравится. И хоумскулинг нам тоже не подходил. Я очень уважаю и хоумскулинг, и другие выборы, которые делают родители. Но мне кажется, что хоумскулингу и анскулингу не хватает погружения и привязки к сообществу, что очень важно для развития детей.
Так что мы стиснули зубы и сказали: «Ок, значит, мы создадим свою школу». Если бы мы тогда знали то, что мы знаем сейчас о создании школы с нуля, я очень сомневаюсь, что мы бы за это взялись. Есть отличное видео на youtube, которое напоминает мне о том, как это — создавать школу. Кто-то взял небольшую стиральную машинку… или это сушилка была… поставил ее на батут, положил в машинку кусок бетона и включил машинку. И вот машинка прыгает по батуту, издает дикие звуки, разбивается, и это просто какая-то ужасная жуть. Как только я увидел этот ролик, я подумал: вот примерно так и выглядит создание школы с нуля.
Дарья: Вам пришлось уйти с работы, когда Вы открыли школу?
Джим: Нет, я не мог позволить себе это, надо было кормить семью. Бет Стоун, моя жена и сооснователь школы, и наша коллега Сью Нортон, которая тоже была профессиональным учителем начальной школы (она тоже была разочарована массовым образованием) — мы втроем встречались где-то чуть больше двух лет, планируя создание школы. И в итоге мы это сделали, на тот момент не зная ни о Садбери Вэлли, ни о других альтернативах. Так что школа наша была только отчасти самонаправленной. Вначале мы принимали только младших детей в связи с особенностями лицензирования. Мы открылись в 1984 году. И только к 1991 году мы пришли к пониманию, что нам не нравится то, что мы делаем. В эти первые годы мы постепенно отклонились от того, о чём мы мечтали и что надеялись реализовать. И мы отклонились в направлении того, чего от нас ожидали родители. То есть более традиционного…
Дарья: А расскажите, пожалуйста, какое у вас было изначальное видение.
Джим: Наше видение предполагало совершенно самонаправленную школу. То есть примерно то, что у нас есть сейчас. Сообщество детей и взрослых. Чтобы у детей была свобода, возможности и поддержка, чтобы исследовать мир так, как они этого хотят.
Дарья: А откуда у вас взялась эта идея? Какие книги вы читали?
Джим: Я думаю, Саммерхилл оказал сильное влияние. А потом, когда мы узнали о Садбери Вэлли, мы, трое основателей школы (да, мы добавили еще четвертого основателя через полтора года работы), — мы вчетвером поехали в гости в Садбери Вэлли на три дня. А уехали мы оттуда с мыслью, что они претворяют в жизнь нашу философию гораздо лучше, чем мы сами. Так что давайте возьмём на вооружение то, что они делают. И мы тут же начали то, что мы назвали «эксперимент на втором этаже». Мы снимали двухэтажное здание. Мы отделили старших детей и переместили их на второй этаж на бОльшую часть школьного года. И там у нас существовала демократия внутри школы. В конце этого года мы решили, что распространим этот подход на всю школу. В то же самое время мы были в процессе переезда. Мы были очень неудобно расположены. У нас было немного детей. В то время у нас, наверное, было 15-20 учеников. Мы решили переехать, чтобы стать доступными для гораздо большего количества семей. И это происходило параллельно с тем, как мы перестраивали нашу программу. В тот момент у нас было три постоянных сотрудника, а я работал по совместительству. У меня в то время был собственный бизнес. Мы столкнулись с тем, что одна из наших сотрудников не могла больше позволить себе по финансовым причинам работать за ту небольшую оплату, которая у нас была. Тогда мы решили, что, чтобы продолжать работать, нам нужно как минимум 50 учеников. А к тому моменту у нас никогда на бывало больше 30 учеников. Так что мы переехали в Харрисбург. В процессе переезда и внутренней перестройки мы потеряли больше половины семей. Но при этом к нам присоединилось много семей, и мы быстро достигли цифры в 40 учеников. Но, как и у большинства стартапов демократических школ, через год многие семьи так и не поняли, что мы такое делаем, разочаровались и ушли. Но тем не менее, переездом мы добились своей цели и увеличили школу. В итоге за 4 года мы утроили количество учеников с 20 с небольшим до почти 80. И с тех пор ниже 70 мы не опускались.
Дарья: Это действительно впечатляющий рост. И мы хотели порасспрашивать вас о том, как вы этого добились. Вы по сути открыли школу с нуля в новом месте, с новой философией и с новым управлением. Что вы изменили, и как вам удалось привлечь так много семей?
Джим: Где-то в районе 2005 года мы выступали на конференции самонаправленных демократических школ. И для этой презентации мы попытались проанализировать, что именно мы сделали, чтобы добиться такого роста. Мы составили список из 40 с чем-то пунктов, которые попадали в небольшое число категорий. Самый главный пункт был о том, что мы прояснили свое собственное понимание того, почему мы делаем то, что делаем, какова наша философия и теория образования, почему мы считаем, что это работает. И что это значит — «работает». Затем мы выбросили всю нашу школьную печатную продукцию и разработали все заново с нуля, чтобы она лучше отражала то, что мы делаем. Мы также заметили паттерн, который многие молодые и маленькие школы также замечают. Дело в том, что когда семьи приходят на собеседование, мы проводили (и по-прежнему проводим) два часа в беседе с каждой семьей. И это важная часть нашей работы. Но всегда по одному, никогда не в группе. Хотя у нас бывают дни открытых дверей. Так вот, паттерн был в том, что мы проводили практически все время, объясняя семье, как работает школа. И мы поняли, что это потеря времени. Вместо этого нам нужно задавать вопросы семье об их надеждах, мечтах и ожиданиях. Почему они здесь? И тратить всё это время, исследуя, каково соотношение между потребностями семьи и тем, что наша школа предлагает. Но чтобы так поступить, нам нужно, чтобы семья уже заранее много узнала о школе до того, как они к нам придут. Мы по-прежнему тратим значительное количество времени на собеседовании, объясняя, как работает школа, но фокус сместился в сторону того, почему вы здесь? что для вас важно? О, вот это совпадает, а вот это — нет. Например, отец говорит мне, что для него очень важно изучение академических дисциплин. Тогда я отвечу ему, что он скорее всего будет разочарован, если запишет к нам своего 8-летку. Потому что это будет довольно… очень необычный 8-летка, который захочет заниматься формальным обучением по учебнику. На самом деле, если ребёнок этого захочет я скажу «что тут такое происходит? что-то тут не чисто!» Конечно, бывают 8-летки, которые иногда в каком-то количестве захотят это делать в тех областях, которые для них очень интересны. Но скорее всего 8-летка, который хочет так учиться, делает это потому, что знает, что мама или папа будет волноваться, если он этого не будет делать. И в таком случае на собеседовании мы скажем такому отцу, что в долгосрочной перспективе это испортит тот опыт, который его ребёнок получит в нашей школе. Он не получит всех преимуществ того, что мы предлагаем, если он будет проводить время в школе, делая то, что важно для вас. Мы хотим, чтобы он делал здесь то, что важно для него. И мы не пытаемся отговорить этого родителя, который чаще всего папа, а не мама, мы не пытаемся этого родителя переубедить. Мы просто привлекаем его внимание к этой проблеме. Наша цель — создать реалистичные ожидания для этой семьи. Тогда, если они запишут к нам ребёнка, а потом позже папа скажет: «Я очень волнуюсь, что мой ребёнок не изучает науку», я скажу ему: «Да, я говорил, что Вас это будет волновать. Но Ваш ребёнок обожает проводить время на природе. И мы считаем, что самый лучший способ получить образование для Вашего ребёнка — это иметь возможность быть на улице столько, сколько он хочет. И, возможно, однажды он зайдет внутрь и скажет: «Смотрите какого классного жука я нашел. Что это?» И если этого не случится, то это тоже ок. Может быть, это и не разовьется в какой-то стойкий интерес». В общем, примерно такие разговоры мы ведём с родителями на первом собеседовании.
Я думаю, выработка нашего собственного понимания того, что мы делаем, почему мы это делаем и кому это подойдет а кому — нет, — это было самое важное из того, что мы сделали для увеличения числа новых учеников.
Второе, что мы сделали: мы рассказали об этом чётко и подробно в тех материалах, которые мы выдавали интересующимся семьям.
А третье — это была работа по созданию реалистичных ожиданий у родителей. Мы не пытались никому ничего продать. Наоборот, мы честно и откровенно исследовали вместе с семьями то, насколько мы подойдем для их детей и для семьи в целом. Но что ещё важно — этого было недостаточно. Мы должны ещё и после того, как ребёнок начнет к нам ходить, назначать встречи. Так что 20 лет назад мы установили практику проведения «проверочных» встреч. Через 2 недели после начала посещения и через 4 недели мы встречаемся с семьёй и говорим о том, как всё идет. Мы даем обратную связь, спрашиваем у каждого из родителей и у каждого ребёнка (мы делаем отдельную встречу для каждого ребёнка. Если у нас есть два или три ребёнка из одной семьи, то мы проведём две или три отдельные встречи через две недели и через 4 недели). Мы спрашиваем у каждого присутствующего, как у них дела. Как то, что происходит, отвечает их ожиданиям или не отвечает. И мы продолжаем таким образом процесс создания реалистичных ожиданий. И тогда папа может, например, поднять вопрос об академических дисциплинах. Но если он не поднимает, то мы это делаем. Мы пройдёмся по всем горячим темам для этой семьи. И мы обязательно всё это обсудим на таких встречах.
Дарья: Сколько часов в ваших сутках?
Джим: Да, с этим всегда проблемы. Когда мы проводим такие встречи, у нас обычно их штук 20 каждую осень… Я отвечаю за приём новых детей, так что большинство из них я провожу сам. В последние годы мы постарались распределить нагрузку равномерно между сотрудниками. Это, конечно, требует много времени, но это критически важно. Такая встреча может занять 30 минут, а иногда это будет 3 часа. Но создать эти реалистичные ожидания очень важно. И затем проверить, как всё идет, и оправдываем ли мы ваши ожидания, и если нет, то в чём. И в таком случае снова сказать: «Да, я слышу, что вас это волнует». Мы знаем по опыту, что в большинстве случаев, если семью волнует именно академические дисциплины и формальное обучение, это проходит со временем. Через год или два мы спрашиваем родителя, как у него дела с этим волнением. Моя любимая реакция на это — когда родитель говорит: «Правда? Меня это волновало?» Потому что они даже не могут вспомнить, почему это могло их волновать. Они наблюдают развитие своего ребёнка. Умственное развитие, но и развитие во многих других направлениях. И всё это происходит без формального изучения академических дисциплин. Это такой миф в нашей культуре, что дети не учатся, если их не заставлять, если они не учатся по учебникам и под руководством взрослого. Это просто миф. Дети умственно развиваются, если они занимаются тем, что они сами выбирают. Это самый лучший способ стимулировать умственное развитие. А умственное развитие — это ключ к другим видам развития.
Лариса: Джим, я хочу задать вопрос. Моё внимание привлекла одна фраза — «создать реалистичные ожидания». Всем понятно, что такое реалистичные ожидания. У нас у всех есть ожидания. Нам следует соотносить их с реальностью. Но я зацепилась за слово «создавать». Как Вы создаёте эти реалистичные ожидания вместе с родителями?
Джим: Медленно и тщательно. Разговор за разговором. Нужно много повторений. Мы рассказываем родителям в наших буклетах, как работает школа. Когда они приходят на собеседование, мы снова рассказываем им, как работает школа. Когда мы проводим с ними встречу после зачисления, мы снова рассказываем, как работает школа. И у разных родителей возникают разные вопросы и сомнения. Но обычно, если родителя что-то волнует, то это всплывет 15 раз в течение первых двух месяцев в школе. И потом это будет всплывать снова и снова. Я думаю, многие аспекты школы… родители о них читают и понимают или они слушают, как мы об этом говорим, и понимают. Но только на уровне интеллекта, до того, как они попробуют это на собственном опыте… И это касается любого человеческого опыта. До того, как ты не попробуешь что-то сам… До того, как твой ребёнок не придет домой и не скажет: «Мне сегодня назначили последствие за воровство…» До того, как ты это испытаешь… У многих родителей это вызывает бурю эмоций. Некий школьный орган признал моего ребеёнка виновным в воровстве. Тут всплывают самые разные эмоции. В общем, до тех пор, пока что-то такое не произойдет (обычно что-то менее значительное), у родителя нет чувств, с которыми ему надо совладать. Они поняли что-то на уровне интеллекта, но не прожили это… для большинства родителей это так. Есть два варианта, как мы разговариваем с родителями наедине. Во-первых, мы проводим много семейных мероприятий. На этих мероприятиях мы разговариваем с родителями, пока их дети где-то бегают. Мы можем говорить об их детях. Но мы стараемся не нарушать приватность и конфиденциальность детей. Мы стремимся держать каналы коммуникации прозрачными. И мы не хотим нарушать чью бы то ни было приватность и обманывать доверие. Иногда тревожащийся родитель просит о встрече со мной или с кем-то еще из сотрудников. Обычно прежде, чем назначить такую встречу, мы идем к ребёнку. И мы говорим: «Твой отец звонил, он хочет назначить встречу. Ты в курсе? Что происходит? О чём мне нужно знать? И как ты относишься к тому, что мы назначим такую встречу?» И в 99% случаев ребёнок говорит: «Да они считают, что мне надо ходить на уроки. Да, конечно, встречайтесь с моим отцом, хуже не будет». Так что обычно вокруг этого нет какого-то эмоционального накала. Если есть, то это, конечно, может быть непросто. Так что мы встречаемся с родителями наедине, Но на таких встречах один на один с родителями мы фокусируемся в идеале не на ребёнке, а на родителе и на его тревогах. Так что мы применяем активное слушание. Мы помогаем им понять, что происходит с ними на интеллектуальном и эмоциональном уровнях. Мы даём им обратную связь. В том числе для того, чтобы убедиться, что мы правильно их понимаем. И тогда процесс вновь — создание реалистичных ожиданий. Мы редко даем родителям советы. Но нередко мы говорим им о том, как вероятнее всего будут развиваться события. Или, если у родителя есть какие-то ложные представления или фактические ошибки в том, как он видит ситуацию… Например: «Вы признали моего сына виновным в том-то и том-то на судебном комитете». В таких случаях мы можем предоставить прямую фактическую информацию о той ситуации, которая их волнует. Или, например, они могут думать, что судебный комитет работает определенным образом и вынес какое-то решение несправедливо, и тогда мы можем объяснить, как это работает.
И есть ещё одна история, которая повторяется, наверное, каждый год. Ребёнок получает последствие за какое-то нарушение. Он идёт домой и рассказывает родителю о том, что «случилось» с его точки зрения. И это может фактически очень отличаться от того, что выяснил в ходе расследования судебный комитет. Ребёнок рассказывает о ситуации, как и любой человек, со своего ракурса, чтобы защитить себя. И мы обычно советуем родителям в такой ситуации, что если ребёнок расстроен из-за того, что произошло, и он рассказывает вам о том, что случилось, не принимайте всё, что он говорит за чистую монету. Да, скорее всего, это то, что испытал ваш ребёнок. Но это могло выглядеть совсем по-другому для окружающих. На самом деле, возможно и такое, что он действительно сделал то, за что ему назначили последствие. Поэтому не запирайте его в его версии событий, говоря: «О, нет, это так несправедливо, я пойду в школу и всё исправлю». Потому что как только вы такое сказали, вы заперли ребёнка в том, что может быть обманом или его версией произошедшего. Так что мы призываем родителей говорить в детьми с сочувствием, но не принимать всё за чистую монету. Так что вот такие всплывают вопросы.
Дарья: Я вспоминаю то, что Вы сказали в подкасте школы Альпайн Вэлли. Вы сказали, что не ожидаете от родителей, что они будут разделять вашу философию. А потом я прочитала в тех материалах о школе, которыми Вы делитесь, об исследовании, которое Вы провели и которое показало, что большинство родителей не понимает, как устроена школа. Для меня это всё сводится к одному вопросу. Мне кажется, что для того, чтобы поддерживаться ребёнка внутри среды Садбери-школы, тебе надо понимать эту систему, понимать, как в такой школе всё устроено. И я боюсь, что если родитель не поддерживает и не понимает эту философию, то может случиться столкновение между двумя разными контекстами. Наблюдаете ли вы такое?
Джим: Это важный вопрос, Дарья. Это фундаментальный вопрос. И я думаю, что это зона, в которой Circle school сильно отличается от большинства демократических самонаправленных школ. После выхода моей книги «Когда дети управляют школой» я выяснил, что некоторые читатели книги вынесли из неё, что мы — сообщество родителей, разделяющих эту философию. И я сожалею, что в книге не выразил более чётко, что это вовсе не так. Circle school стремится быть демократической школой в том смысле, что мы открыты для людей с самым широким спектром мировоззрений, политических взглядов, религиозных воззрений, способов растить детей, домашних укладов. Мы не ожидаем, что родители будут разделять философию школы или менять свой семейный уклад. Мы хотим, чтобы наша школа была местом, где дети могут тренироваться быть в мире независимо от дома и семьи. Поэтому я часто говорю семьям на первом собеседовании, чтобы прояснить ожидания: «Мы хотим, чтобы ваши дети пришли в школу и делали… имели возможность делать такие вещи, которые могут привести вас в ужас, вызвать ваше негодование». Мы хотим, чтобы у детей была свобода попробовать нечестность, грубость, вульгарность. И посмотреть, что из этого выйдет. Посмотреть, как это для них работает. У большинства детей нет потребности испробовать всё это. Им бывает достаточно понаблюдать за тем, что бывает, когда другие это пробуют. И они думают: «Ух, хорошо, что это не со мной происходит». Мы не хотим останавливать детей и не давать им экспериментировать с социальным нормами. Со всем тем, с чем у них есть потребность экспериментировать.
И еще одно отличие: мы, как сотрудники, не стремимся «сидеть на руках», наблюдать и не вмешиваться. Многие известные мне Садбери-школы применяют принцип невмешательства. Они видят роль школы и сотрудников в том, чтобы не вмешиваться в дела детей. Мне это кажется абсурдом. Мы хотим, чтобы дети получили опыт разнообразного сообщества. Смешанные возраста, смешанные убеждения, смешанные политические взгляды. И это никак не совместимо с невмешательством. Если ребёнок делает что-то анти-социальное, и меня лично это оскорбляет, я не хочу держать язык за зубами — это никому не поможет. И мы извлекли этот урок из первых лет работы. В это время остро встал вопрос вульгарности. Социальные нормы в школе относительно вульгарности опустились до уровня типичного мальчика 8-10 лет. Мерзкие разговоры в общественных местах и многое другое, что нам не нравилось. Особенность нашей школы в том, что практически на протяжении всего её существования почти все сотрудники были интровертами, не экстравертами. Так что когда мы слышим что-то оскорбляющее, наше первое инстинктивное желание — уйти или передёрнуться внутри и уйти. Когда экстраверт в этой ситуации сказал бы: «Фу, это омерзительно, не делай этого тут посреди общего пространства или перед входом школы». Так что нам пришлось тренироваться давать такого вида социальную обратную связь. Не для того, чтобы конструировать образование ребёнка, а просто потому, что в противном случае атмосфера в школе будет ужасной.
В общем, это было отступление от темы. Но главное, что мы знаем, что у наших семей очень по-разному устроен семейный уклад. У нас есть семьи, в которых уклад очень авторитарный. У них есть строгие правила поведения для детей. А есть такие, которых в одной моей любимой книге называют «родители-медузы». В семьях с такими родителями детям позволено делать всё, что угодно. И есть семьи где-то посредине между этими полюсами. Мы хотим, чтобы у нас было место всем этим семьям. У нас есть семьи-либертарианцы, есть консерваторы и все, что между. Для нас это и значит быть демократической школой.
Дарья: Я не очень понимаю, как же эти авторитарные родители выбирают такой вид школы?
Джим: Есть лишь небольшая часть семей, которые выбирают школу, основываясь на её философии. Они читают материалы, им отзываются эти идеи, и они хотят, чтобы их дети росли в таком пространстве. Но большинство семей выбирают школу, основываясь на практических причинах. По той или иной причине они считают, что наша школа подойдёт их семье. Что бы это ни значило — подойдёт. Может быть, их ребёнок очень любит музыку, и они хотят способствовать этому. В обычной школе это не получится. Но у нас в школе есть потрясающая музыкальная студия. И если кто-то хочет проводить в ней целый день, он может это делать. И мы об этом расскажем ребёнку на первом собеседовании. У родителей могут быть смешанные чувства на этот счёт. С одной стороны — здорово, но,.. уф… То есть ему не обязательно надо будет ходить на математику? Так что могут быть смешанные чувства. Они, может быть, и не верят в самонаправленное демократическое образование, но они считают, что их ребёнку это подойдет. Или они могут это как-то оправдать для себя. Мой ребёнок в четвертом классе, он уже умеет читать, писать и считать. Была не была, пусть идёт и занимается музыкой. А бывает наоборот. Родители думают: мой ребёнок пока в детском саду или в первом классе. Была-не была. Хочет заниматься музыкой или чем-то таким весь день — пусть занимается. Академическими вещами сможет заняться позже. Есть родители, которые решают отправить к нам детей до того, как они не дорастут до средней или старшей школы. И тогда уж они всерьез займутся образованием. А есть такие, которые решают отправить детей в обычную школу, пока те не научатся читать, писать и считать, чтобы потом перевести их в нашу школу. Про все эти семьи понятно, что они не верят в те же принципы и теорию образования, в которые я верю. Но это все равно работает.
Для кого-то это работает, потому что их ребенок очень несчастлив в школьной системе. Это могут быть и отличники, и двоечники. Они могут быть в каком-то смысле успешны или неуспешны, но они несчастны, они не благополучны в широком смысле. К сожалению, обычно именно мама (а не папа) говорит: “Я хочу, чтобы мои дети были счастливы. И я думаю, что здесь они могут быть счастливы.” Так что они записываются и приходят к нам. Для них дело не в философии, они думают, что для них это сработает.
Мне хочется верить и, мне кажется, так и есть, что большинство семей, которые к нам приходят, через год или два замечают, что их дети ничего не теряют с точки зрения академических знаний, а с точки зрения мышления они, возможно, и опережают своих ровесников. Но еще они счастливы и процветают. Ребёнок, который счастлив и занят, растет и процветает — нет причин волноваться за него. Я ответил на ваш вопрос?
У нас есть семьи с самыми разными убеждениями, ценностями и укладами. И мы не пытаемся обратить их в свою философию. Это ок, даже если они никогда… Я, на самом деле, сейчас вспоминаю про одного конкретного родителя — это наша внутренняя шутка, после того, как он привел к нам в школу уже четвёртого своего ребёнка… Он иногда говорит мне: «Знаешь, Джим, я по-прежнему не верю в это. Я не считаю, что это правильный способ учить детей». Но при этом он радостно водит своих четверых детей к нам.
Александра: Я бы всё равно хотела задать дополнительный вопрос по этой теме. Вы говорите, что принимаете все философии семей и не пытаетесь на них влиять. Но сейчас вы упомянули по крайней мере две вещи, которые для меня звучат как влияние. Это я не пытаюсь поймать вас на слове, просто хочу лучше понять, что вы имеете в виду. Первое: вы сказали, что если у родителей есть какие-то академические ожидания в отношении ребёнка, и ребёнок приходит в школу и посещает какие-то уроки не потому, что ему это интересно, а чтобы порадовать родителей, то тогда вы даёте эту обратную связь родителям. Вы говорите, что если они устанавливают такие ожидания, то ребёнок не получит всех преимуществ от посещения вашей школы. И второе: если что-то происходит в школе, то родитель может прийти в школу или, по крайней мере, сказать своему ребёнку, что пойдёт и во всем разберется. Но это не так работает в демократических самонаправленных пространствах. Скорее, сам ребёнок должен встретиться с последствиями того, что случилось, а не ждать, что, например, отец вмешается и всё решит за него. И опять же, если я правильно поняла, вы дадите эту обратную связь родителям, говоря, что это не так работает. Может быть, я что-то не так поняла, могли бы Вы подробнее на этом остановиться?
Джим: Так, давайте вернёмся назад немного. Если я сказал, что не хочу влиять на семьи, то это не совсем то, что я имел в виду. Мы влияем на семьи, я думаю. Главным образом тем, что даем им возможность увидеть рост их детей. Я стремлюсь повлиять на них таким образом, чтобы создать у них реалистичные ожидания, а затем дать им самим принять решение касательно того, готовы и способны ли они справится с этим и всё же записать к нам ребёнка, понимая, что скорее всего их ждет. Говоря с родителями, я стараюсь не продать им или убедить их, а скорее убедиться, что они понимают, как скорее всего будут разворачиваться события дальше. И конечно же, я могу и ошибаться. Всё может сложиться не так, как я ожидаю. Говоря о том, чтобы не влиять… я не хочу, чтобы они бездумно приняли мою точку зрения.
Но я не против, если они пройдут через личную трансформацию, в результате которой они придут своим собственным путём к тому, чтобы поверить в такой вид образования. Это было бы замечательным развитием событий. Но опасно и не полезно для ребёнка и семьи создавать у них впечатление, что они должны притворяться, что они верят в нашу философию и теорию образования. Я не хочу, чтобы они притворялись, что поддерживают линию партии, что все обязаны верить в философию и теорию образования нашей школы. Для меня нормально, если они не верят. Я хочу, чтобы они знали, что для меня это нормально. Но, если вы выражаете свои потребности, говоря своему ребёнку, что он должен ходить на математику, то я скажу, что только ребёнок сам решает, ходить ему или не ходить. И я скажу, что наш более чем 36-летний опыт говорит о том, что чаще всего такая динамика портит опыт пребывания ребёнка в школе. В особо тяжелых ситуациях (что бывает не очень часто) я могу сказать им: «Знаете, в городе есть другая школа, о которой мы очень хорошего мнения. И нам кажется по тому, что вы говорите, что вам, наверное, больше подойдет та школа. Для вашего ребёнка, может быть, это не лучший вариант, но, возможно, это лучший вариант для вашей семьи». Стало ли понятнее, Александра? Дело не в том, что я не хочу на них повлиять. Я не хочу, чтобы мои слова заставили их притворяться и говорить что-то просто для того, чтобы сказать.
Александра: Да, теперь всё стало понятно. Не хватало просто кусочка пазла, а теперь всё встало на свои места.
Джим: Что ещё? Отличные вопросы, мы обсуждаем очень тонкие моменты.
Дарья: Да, мы подготовились. Вы упомянули то, как Вы прошли через процесс прояснения своего вИдения. Результатом этой работы стала Ваша книга «Когда дети управляют школой». В этой книге Вы упоминаете Интегральную теорию.
Джим: Мы только что говорили о том, что наша школа готова принять, поддержать и рада видеть у себя семьи с самыми разными мировоззрениями, политическими и религиозными взглядами. И это очень тесно связано с тем, чтобы соотносить нашу школу с Интегральной теорией. Суть Интегральной теории в том… в частности, можно это сформулировать так, и это не я сказал первым. «Никто не может быть настолько умным, чтобы быть неправым на 100%. Никто не может ошибаться во всём постоянно». И это значит, что любая точка зрения несёт в себе крупицы правды. Суть Интегральной теории в том, чтобы найти правду в каждой точке зрения, а также чтобы найти недочёты, перегибы, деструктивные части в каждой точке зрения, в каждом мировоззрении, взять эту правду и найти решения, которые помогли бы преодолеть внутренний конфликт. Поэтому Интегральную теорию можно применять ко многим… ко всем областям человеческой жизни и жизни общества, не только к образованию, но и к политике, бизнесу и т. д. Идея и методология, базирующиеся на Интегральной теории, применимы ко всему этому.
Как это применимо к демократическим школам? Я считаю, что демократические школы не конкурируют с традиционными, современными или прогрессивными в своем подходе. Мы создаём пространство, в котором могут сосуществовать традиционные, современные и прогрессивные ценности. Мы скорее пространство, чем конкурирующая альтернатива. Многие Садбери-школы видят себя в ряду с другими видами школ. С массовым, традиционным, прогрессивным образованием, с Вальдорфскими школами, Монтессори-школами, Реджио-школами. Многие люди перечисляют Садбери-школы через запятую со всеми этими другими видами школ. Я это так не вижу. Суть Интегральной теории в том, чтобы создать школу, которая была бы категорически отличной от других. Как я называю это в своей книге, «пост-программная» или «нейтральная» с точки зрения программы. В моём представлении, демократическая школа может включать в себя чисто традиционные способы обучения, такие, как запоминание, обучение по учебнику. Нет причины, почему это не могло бы произойти в демократической школе, и иногда это бывает. Или современное образование, которое часто применяют в науке, его цель — подвести детей к моменту озарения, который даёт им понимание того, как устроен мир. У нас в Circle school есть два сотрудника, которые в прошлом были учителями точных наук в очень традиционном образовании. И они очень любят применять такие приемы, чтобы подводить детей к инсайтам в науке тем или иным способом. Так что такое тоже возможно. Мы не обвиняем ученика в том, что он выбрал тот или иной метод обучения, мы принимаем все эти способы.
Одна из целей интегральной организации, будь то школа, страна или весь мир, — предотвратить, чтобы какое-то одно мировоззрение завоевало другие, доминировало или насаждало свои взгляды. Так что если бы кто-то пришел на Школьное Собрание и сказал: «Мы хотим сделать занятия математикой обязательными для всех. Не только для тех семей, которые считают это обязательным, а вообще для всех». Конечно же, Школьное Собрание этого не допустит. Еще одно отличие нашей школы от большинства Садбери-школ в том, что у нас есть написанная конституция, которая не допустит этого, Школьное Собрание не сможет это одобрить. Есть вещи, которые Школьное Собрание не может делать и которые оно обязано делать — в этом отличие от большинства Садбери-школ.
Дарья: Похоже, что это близко с… не знаю, как это по-английски… вы знаете о Теории спиральной динамики?
Джим: Да, конечно. Клэр Грейвз — дедушка Спиральной динамики. Я очень даже знаком с этой теорией. Я считаю, что Спиральная динамика — это часть Интегральной теории.
Все дети проходят через определенные стадии. Популяризатором этого подхода изначально был Пиаже. Со времен Пиаже сотни тысяч исследователей подтвердили в целом идею того, что есть определенные стадии, но опровергли идею о том, что есть некая жёсткая хронология или что эти периоды чётко связаны с определенным возрастом. Маленький ребёнок, которому, например, 4 года, когда он приходит к нам, находится на стадии, которую Пиаже называл предоперационной. Довольно базовая. Средние дети находятся на стадии конкретных операций, то есть умственно ребёнок среднего возраста может в уме спланировать серию физических действий. Так что если вы просите его пойти и сделать то-то и то-то, то он сам способен простроить в голове последовательность конкретных шагов, необходимых для этого, а потом пойти и сделать это. Далее в подростковом периоде развивается то, что Пиаже назвал периодом формальных операций. А в Спиральной динамике эти стадии соответствуют мировоззрениям, которые Клэр Грейвз и его последователи обозначили и отточили. Мы хотим, чтобы наша школа стала местом, где дети могут идти собственным уникальным путём развития. Мы не хотим рассматривать, например, операционный способ мышления как ущербный. Мы не выталкиваем того, кто находится на стадии операционного мышления, в абстрактное мышление до того, как их развитие не будет этому соответствовать. Одна из вещей, которую делают в общепринятой школьной системе, это, например, стигматизация стадий развития, которые предшествуют абстрактному мышлению, периоду формальных операций. Мы [общество] выталкиваем детей, например, в алгебру задолго до того, как они когнитивно, интеллектуально готовы к этому. И это не помогает. Единственное, чего можно этим добиться, — это внушить детям ненависть к математике или алгебре. В итоге они не хотят ей заниматься.
Так вот, Спиральная динамика тут применима в том смысле, что мы хотим, чтобы дети имели возможность в полной мере прожить то мировоззрение, в котором они сейчас находятся, обнаружили границы этого мировоззрения, самостоятельно усовершенствовали это мировоззрение и перешли на новый уровень. Но применив это на практике, мы не хотим, чтобы они отказались от того, что они узнали и освоили ранее на умственном, физическом или моральном уровне, в области эмпатии и кинестетики. Мы хотим, чтобы они сохранили то, чему научились, и перепрыгнули на новый уровень развития. И эта же идея присутствует и в Спиральной динамике. Мы не рассматриваем никакие две стадии развития как конфликтующие между собой. В основе Спиральной динамики лежит представление о том, что когда есть полярные мировоззрения, то для того, чтобы разрешить конфликт между ними, нужно перепрыгнуть на новый уровень. В Спиральной динамике традиционный, современный и прогрессивный (или пост-современный) [стадии развитий в Интегральной теории] будут соответствовать тем самым цветам радуги, которые создали Дон Бек и Клэр Грейвз. А Кен Уилбер продолжил развивать и популяризировать эти идеи.
Дарья: Это довольно популярная теория сейчас среди моих знакомых. А как по-английски называется самый высокий уровень?
Джим: Желтый или Бирюзовый — это то мировоззрение, к которому, как мне кажется, мы в нашей школе стремимся. И это то мировоззрение, которое включает в себя все остальные в современной культуре.
Дарья: Мне это кажется очень хорошей базой для теории Самонаправленного образования. Но как это влияет на практику? Мне не очень понятно. Мне кажется, что все Садбери-школы на самом деле применяют это, может быть, не всегда отдавая себе в этом отчет. Но какие конкретные отличия в вашей работе произрастают из этой теории?
Джим: Эти отличия связаны не только со Спиральной динамикой. Спиральная динамика — это только одна часть Интегральной теории. Но один вариант того, как можно это объяснить… Нашу теорию образования можно свести к фразе «субъектность в сообществе». Некоторые школы делают акцент на личной и политической свободе. И, по моему мнению, это снижает важность сообщества и общества. И это выглядит похожим на либертарианский подход. Этот взгляд можно встретить в литературе Садбери Вэлли. Одно из последствий такого подхода — это принцип невмешательства. Он проистекает из политического либертарианства.
Другое конкретное выражение этой философии — роль родителей. Садбери Вэлли на протяжении всей своей истории имела антагонистические отношения с родителями, видя родителей в каком-то смысле помехой в развитии детей. В моём представлении, родители — это одна из самых важных частей развития детей. Так что наша школа не стремится исключить родителей или их влияние. К чему мы стремимся, так это сделать школу местом, где дети могут быть независимыми, физически независимыми от родителей. Чтобы они могли тренироваться быть в мире сами по себе. Влияние сообщества очень важно, но мы не свободны полностью от влияния родителей. И мы совершенно точно не рассматриваем родителей как помеху развитию детей.
Важно еще сказать о роли сотрудников. Мы не ждём, что сотрудники будут «сидеть на своих руках». Мы не создаём либертарианскую среду. Субъектность в сообществе. Индивидуальное самоопределение, следование за собственными интересами, но в рамках и в условиях требований, накладываемых сообществом. Сообщество налагает требования, но и создает возможности. Хотите ли вы узнать о каких-то конкретных отличиях?
Дарья: О чем я думаю сейчас: похоже, что все эти отличия больше с точки зрения сотрудников и основателей, а с точки зрения учеников, есть ли какие-то отличия с точки зрения их опыта внутри школы?
Джим: Я думаю, опыт учеников очень схожий. Структура программы практически идентична, так что ученики переживают по сути такой же опыт. Различия скорее касаются конкретных сотрудников, чем философии школы. Дайте-ка подумать. Я думаю, что во многих школах преобладают либертарианские или прогрессивные взгляды. Так что это подспудно влияет на опыт учеников. Но это не связано с самой философией школы. Не знаю, понятно ли это.
Я посещал множество школ, и в каждой есть свой особый привкус. Наверное, это верно для всех небольших организаций. У каждой организации есть свой характер. Так что если в школе нормально, что сотрудники предлагают занятия, а дети на них записываются, всё равно, по моему мнению, можно считать эту школу демократической, если у детей есть свобода выбора. Но сама культура может установить ожидание того, что дети должны записаться на занятия. А в другой школе, например, может быть жесткое табу на то, чтобы сотрудники что бы то ни было предлагали. И это будет придавать школе другой привкус. Но при этом на уровне свода правил и структуры школы могут быть практически идентичными. Один из основателей Свободной школы в Филадельфии Лукас когда-то сказал мне: «Если вы видели одну Садбери-школу, вы видели только одну Садбери-школу». Он имел ввиду как раз это. Что среди таких школ есть большие различия, в особенности в культуре и других нормах.
Лариса: Джим, это очень интересно, и я внимательно слушаю то, о чём Вы говорите. Я бы хотела, чтобы Вы рассказали больше о том, как всё это выглядит на практике. Вы используете некоторые слова, которые другие могли бы применить к совсем другим школам. Например, вы сказали структура нашей программы. Вы упомянули слово supervision, надзор. Но мне кажется, что вы не вкладываете в эти слова такой же смысл, как, например, кто-то из прогрессивной школы. Конкретный вопрос, который я бы задала: Предлагают ли что-то сотрудники? И что они предлагают прямо сейчас? В последние месяцы, до карантина. А другой мой вопрос: когда вы говорите об Интегральной теории, это такая красивая идея — принимать все взгляды, не ставить один выше или ниже другого. Но опять же, мне хочется понять, что это значит на практике? Если вы принимаете все виды образования, если только это является выбором ученика, как вы обеспечиваете это? На это требуется большой объём ресурсов. Например, если кто-то хочет изучать науку на глубоком уровне, у вас сотрудники-специалисты. Но ещё нужна лаборатория, а мы, небольшие школы, не можем себе такое позволить… Я, как музыкант, очень завидую вашей музыкальной студии, которую я не видела, но уверена, что она замечательно оборудована. Конечно, время помогает создать всё это. Могли бы вы немного описать то, как школа выглядит на практике с точки зрения учеников?
Джим: Хорошо. Во-первых, если вы хотите посмотреть на нашу музыкальную студию, кусочки её можно увидеть в нашем слайд-шоу с каждого учебного года у нас на сайте. В слайд-шоу за последние 2-3 года вы точно увидите фотографии из нашей музыкальной студии. И также множество других вещей, которые помогут ответить на ваш вопрос. Это поможет вам увидеть, что происходит в течение дня в школе.
Давайте поговорим сначала о структуре программы, а потом о том, что предлагают сотрудники, это две части вашего вопроса. Когда я говорю о структуре программы… хотя, мне кажется, я не использовал это словосочетание, я говорил о структуре школы, и тут есть важное отличие. В моем представлении Circle school представляет собой теорию о том, какой должна быть школа, но не образование. Большинство людей, говоря о теории образования, имеют в виду некую академическую программу. Так что структура академической программы будет включать курсы, департаменты, учебные программы, набор учебников.
Когда я говорю о структуре, я имею в виду структуру школы. И она вполне стандартная, хотя у нас есть некоторые органы управления вокруг Школьного Собрания. У нас есть Школьное Собрание, которое отвечает за повседневное административное и исполнительное управление школой. Школьное Собрание — это школьный законодательный орган. У сотрудников нет права вето ни в отношений исполнительных, ни законодательных вопросов. Наша судебная система типична для самонаправленных демократических школ. Судебный комитет обрабатывает все заявления, которых может быть от 700 до 1500 в год. Школьное Собрания каждую неделю выслушивает отчёт от Судебного комитета. И нередко бывает, что Школьное Собрание либо возвращает дело на доработку в Судебный Комитет или устанавливает, что обвинение не имеет достаточной доказательной базы или вносит какие-то другие изменения в решения СК. Но опять же, Школьное Собрание принимает окончательное решение, у сотрудников нет права вето и возможности отменить решение Школьного Собрания. Это отвечает на ваш вопрос о структуре программы?
Лариса: Да, теперь у меня всё встало на свои места. Просто дело в том, что слово «программа» нагружено, так же как и «структура», так что необходимо отделить их и сказать, в каком смысле мы их здесь используем.
Джим: Спасибо, что привлекли внимание к использованию этого слова — «программа». Это важно уточнить. В отношении структуры, если у вас есть моя книга «Когда дети управляют школой», там есть ответ на этот вопрос в 5 главе. Структура, как вы и говорите, это очень нагруженное слово. И меня просто сводит с ума, когда люди смотрят на нашу школу и говорят: «А, то есть у вас нет структуры». У нас 200 законов в нашем Своде законов. У нас 250-страничный мануал по управлению. У нас есть комитеты и корпорации. Так что у нас полно структуры. Это структура снизу-вверх, а на сверху-вниз. Но, действительно, это слово нагружено.
В отношении того, что предлагают сотрудники. Наши сотрудники слишком заняты, чтобы что-то предлагать. Наверное, лет 10 назад Джей Ди и я (Джей Ди — это еще один наш сотрудник) наткнулись на идею Большой истории. Это история всего, начиная от Большого взрыва и до Квантовой физики и всего того, что между. Джей Ди купил набор дисков на эту тему. И мы с ним повесили объявление на информационный стенд, говоря: «Мы очень вдохновлены этим. Кто хочет присоединиться к нам и смотреть этот набор из 12 дисков на час в неделю?» Записалось, наверное, человек 15. Но это же несло и большое противоречие. Было ли это правильно с точки зрения философии и теории образования нашей школы? Нарушили ли мы то, что мы называем «Результаты, к которым мы стремимся». Это 12 принципов, которые встроены в наши уставные документы. Один из этих принципов гласит «Ученики освобождены от принуждения следовать образовательной программе». Так вот, когда Джим и Джей Ди вешают объявление о том, что они приглашают на «занятие» (мы не называли это «занятием», но в любом случае мы собираемся что-то делать и приглашаем присоединиться), представляло ли это собой принуждение следовать программе? И по этому вопросу у нас, как у школьного сообщества, по-прежнему нет общего мнения. По моему мнению, если наша теория образования представляет собой субъектность в сообществе (и это действительно так, мы воплощаем это в жизнь), в таком случае я просто еще один взрослый. Я просто еще один член сообщества со своими взглядами, способностями и т. д. Если меня очень интересует какой-то вопрос и мне кажется, что есть другие люди, которые тоже хотят его исследовать, я лично не вижу никаких философских причин этого не делать. И это очень взрывной вопрос, потому что есть множество взрослых, которые ищут возможности создать образовательную ситуацию, и они ощущают ответственность «образовывать» детей, знакомя их с определёнными предметами. И это всё становится довольно занудным, и мы такое не поощряем.
Лариса: Но это вопрос последовательности. У нас нету теста, который можно было бы поместить в слюну человека, чтобы понять, насколько он манипулятивен сейчас. Но с другой стороны, меня злит, когда на тебя косо смотрят, если ты что-то предлагаешь. Все зависит от твоей последовательности. Однажды один из наших сотрудников и я, когда нам надоело получать результаты анализов крови и не понимать, что там написано, сели и стали смотреть видеоролики академии Хана на тему состава крови. Для нас в тот момент это было важно. И многие дети пришли и толпились у нас за спиной. Кто-то пару минут, а кто-то полчаса. Это не было принуждением к изучению программы, это не было программой, для нас это было важно. Так что мы были чисты в своих намерениях.
Джим: Да, и я бы не хотел, чтобы вы, другой сотрудник или я сам оставляли часть себя дома. Я хочу приходить в школу и быть собой. И мне бы хотелось в границах разумного иметь возможность делиться чем-то с другими участниками сообщества, с детьми в том числе. И в то же время я оплачиваемый сотрудник школы, так что, как и любая другая работа, моя работа предполагает не следование собственным интересам, а выполнение своих должностных обязанностей, какими бы они ни были. И я слишком занят. У меня множество обязанностей, и я занимаю множество выборных должностей в школе. И я бы, конечно, тоже хотел понимать, что написано в моих анализах. Но у меня нет времени в школе, чтобы этим заниматься. Если бы у меня была причина это сделать, например, если бы ученик подошел ко мне и сказал: «Джим, смотри, я только что получил результаты своих анализов крови. Я не понимаю, что он означает, помоги мне». Я был бы счастлив, потому что тут было бы совпадение интересов этого человека и моих личных интересов. Я был бы рад тогда этим заняться. Я, как сотрудник, отвечаю за проведение занятий группы по критическому мышлению. Эта группа собирается уже пару лет в школе. Я очень люблю эти занятия, потому что мне нравится анализировать и исследовать разные темы. Так что тут точно было совпадение моих интересов и интересов ученика. И это одна из вещей, которая продолжается сейчас и летом через зум. Мы часто обсуждаем текущие события. И текущие события — это неиссякаемый источник тем для обсуждения и критического осмысления. Все наши сотрудники без исключения… хотя есть исключение, о котором стоит упомянуть… они слишком заняты своими обязанностями или проектами, за которые они отвечают, чтобы следовать собственным интересам, которые только их личные интересы. Сидеть и смотреть видео академии Хана — это роскошь, которую мы не можем себе позволить. Если только после школы, когда все дети разойдутся по домам.
Дарья: А как начались занятия этой группы по критическому мышлению?
Джим: Стефи однажды подошла ко мне и сказала, что её мама говорит, что у нее проблемы с критическим мышлением. И мама посоветовала ей подойти ко мне и попросить помочь с этим. Ей было тогда 16 лет, и она собиралась поступать в ВУЗ и сдавать экзамен SAT. В общем, мы поговорили, и я сказал: «Единственный известный мне способ развить критическое мышление — это мыслить критически. Можно взять какую-то тему и анализировать её». Так что мы решили встречаться на 45 минут в день. Не помню точно, как мы начали. Но мы начали встречаться в нашем зале для переговоров. У нас в школе у всех комнат есть окна, так что можно увидеть, что происходит в комнате. Кто-то нас увидел и позже спросил: «А что это вы там делаете? Можно ли мне присоединиться?» И может быть, Стефи сама ещё кого-то пригласила. И так всё и началось. Иногда приходило 1-2 человека, а иногда 15 человек. Иногда мы заранее договаривались о том, что будем обсуждать, или обсуждали какую-то тему несколько занятий подряд. И это привлекало новых людей.
Дарья: А какие занятия и активности у вас происходят в школе? В переписке вы сказали, что у вас Зиллион активностей. Нам понравилось это слово, будем им пользоваться теперь. Для меня всё сводится к определенной культуре школы и роли сотрудников в том, чтобы развивать и быть «якорем» этой культуры. Не хочется называть это ожиданием того, что в школе будет много всего происходить… Но мы не наблюдаем такого, что в каждой демократической или Садбери-школе всегда есть зиллион активностей. Связано ли это с длительной историей школы или большим количеством учеников или это связано с личностями сотрудников? Как вы думаете?
Джим: Я думаю, это отличный вопрос, Дарья, и жаль, что я не знаю ответа на него. Я тоже наблюдаю это в разных Садбери-школах. Недавно я разговаривал с основателем школы в Европе. Там с этим были проблемы. И я знаю, что у многих школ с этим проблемы, особенно у маленьких и новых школ. Я не знаю ответа, но думаю, Вы упомянули важные факторы. Размер школы имеет значение. Разнообразие возрастов очень важно. Разнообразие среди семей имеет значение, и я имею в виду разнообразие по самым разных характеристикам. Я не хочу выделять здесь какое-то конкретное разделение. Разнообразие в мировоззрении, религии и политических взглядах, расе и интересах, манере общения внутри семьи. Я думаю, всё это создает микс в школе, который помогает разжечь огонь.
Одна вещь, которую вы не упомянули, но которая тоже является важным фактором — это здание. К сожалению, большинство школ небольшие, довольно новые, и не обладают финансовыми ресурсами для того, чтобы создать те вещи, которые хорошо иметь. Как, например, ту самую химическую или научную лабораторию, которую Лариса упомянула. Нам очень повезло, что у нас есть устойчивость, история и ресурсы, которые мы накапливали десятилетиями. Нам очень повезло иметь основные ресурсы. Само здание… То, что изменило ситуацию для нас… Мы сейчас располагаемся в здании, в которое мы переехали 3 года назад. До этого мы были в старом здании, довольно обшарпанном. Оно было разделено на множество небольших комнат, и там не было большого общего пространства. Я был в гостях во множестве школ, и все они в очень разных помещениях располагаются. И я считаю, что эти различия находят отражение и в культуре и активности. И теперь, после нашего переезда в новое здание, я убежден в этом сильнее, чем когда-либо. У нас потрясающая музыкальная студия. Музыка всегда была очень популярна у нас. Но теперь у нас гораздо больше возможностей заниматься музыкой с участием бОльшего количества людей на более высоком уровне. У нас есть кухня для кулинарных проектов.У нас есть библиотека для тихих занятий и с хорошей коллекцией книг, которую мы собрали за эти годы. Мы объединили в одном помещении творчество и науку. В отдельном крыле из трёх комнат, двух небольших комнаток и одной большой с большим столом, раковиной со столешницей и стеллажами вдоль стен, заполненными самыми разными вещами. Всё это очень доступно.
За годы работы у нас появились корпорации, которые отработали свои системы. Цель корпорации, которую мы считаем полу-частной организацией внутри школы, в отличие от комитета, который является органом школьного управления, в том, чтобы заниматься своим делом, какое бы это ни было дело, но делать это доступным для всех остальных в школе. То есть тебе не обязательно вступать в корпорацию по творчеству, чтобы использовать материалы этой корпорации. Эти материалы в общем доступе, ты заходишь в комнату — и вот они. И люди этим пользуются. Есть также отработанные процедуры того, что необходимо сделать, чтобы получить обучение и сертификацию для того, чтобы пользоваться определёнными материалами. Какими-то материалами могут пользоваться все, но если ты хочешь использовать набор для скульптуры, тебе надо пойти и получить сертификат. Или если ты хочешь пользоваться выжигателем по дереву или дорогими пастельными мелками. Но все равно это всё доступно для всех и это, мне кажется, вносит свой вклад.
Но часть этого зависит ещё и от культуры. Важно, чтобы были люди, у которых есть интересы. Еще один фактор, который сильно влияет на небольшие и молодые школы, это то, что самонаправленные демократические школы очень привлекательны для семей, в которых есть тинэйджеры, которые испытывают полнейшее отторжение от школьной системы. Это тинэйджеры, у которых аллергия на взрослых, на учебники, на всё, что даже отдалённо напоминает академическую учебу. Это дети, которые приходят, и они не могут смотреть в глаза взрослым, они просто ненавидят нас. Потому что они получили такой плохой опыт. Если в школе очень много таких детей, хотя я и хочу быть принимающим для них, но если они доминируют в культуре школы, это плохо. Это делает занятия не крутыми. Так что если пойти в научную лабораторию и вскрыть убитого на дороге опоссума выглядит слишком похожим на уроки или на ведомую взрослыми деятельность, некоторые культурные нормы в школе могут сделать это неприемлемым, даже если ты в этом заинтересован. К счастью, у нас такого нет. У нас есть некоторые дети, отчужденные школой. Но опять же нельзя, чтобы они доминировали в культуре.
Поговорим о детях с расстройством аутистического спектра. Я знаю о двух или трёх школах, чья культура находится под сильным воздействием таких детей. Мы хотим принимать всех учеников, которые могут процветать в нашей среде вне зависимости от любых ярлыков. Но если в школе 10 из 20 учеников находятся в спектре достаточно глубоко, чтобы быть неспособными участвовать в социальной жизни школы, это становится проблемой по двум причинам: это барьер для некоторых видов деятельности и мероприятий и это барьер для привлечения новых семей.
Дениза: Поделитесь вашим мнением и вашими наблюдениями. Есть изменения в Садбери-школах, связанные с цифровой эпохой. Видите ли вы изменения в школьной среде, взаимодействии между детьми? Ведь это явление изменило весь мир. И второй вопрос: как вы пережили карантин?
Джим: Так… как всё изменилось? Мне хочется верить, что наша школа проницаема для более широкого культурного контекста, в котором мы существуем. Так что роль гаджетов и все изменения, которые мы наблюдаем, в какой-то мере просто отражают то, что происходит в культуре за пределами школы. За прошедшие годы мы не стремились как-то специально внедрить или наоборот противостоять внедрению того, что происходит в культуре. И это тоже является важной частью нашей теории образования. У нас нет цели специально спроектировать их среду, мы хотим, чтобы дети стали членами сообщества, в которое они выйдут, когда вырастут, в мир за пределами школы.
Одно изменение, которое приходит на ум… в конце 90-х — начале 2000-х главной взрывной темой, связанной с гаджетами, было насилие в компьютерных играх. И я наблюдаю такое изменение, довольно стабильную тенденцию, я бы не говорил уже об озабоченности насилием в компьютерных играх, хотя это тоже еще есть, но об озабоченности временем, проведенным за экраном в целом. Будь то компьютерные игры или видео-ролики на Youtube, серфинг в сети, обмен сообщениями, социальные сети. Теперь социальные сети волнуют всех наверное, даже больше, чем насилие в компьютерных играх. У нас всегда были (по крайней мере, с тех пор, как эти технологии существуют) правила относительно компьютерных игр и того, что в них приемлемо. И мы по-прежнему на собеседовании говорим о трёх взрывных темах, связанных с компьютерными играми: секс, наркотики и насилие. И мы говорим о том, какие нормы и правила у нас есть. Основной принцип в этой связи, будь то компьютерные игры, социальные сети, видео на Youtube, основной принцип: допустимо не всё. Мы не хотим ограничивать передвижение 5 и 6-летних детей и не давать им ходить в какие-то комнаты, куда другим можно ходить. Нам важно быть подобающим местом, в котором приветствуются маленькие дети. Но мы и не хотим без необходимости ограничивать тинэйджеров в деятельности, которая является подобающей для их возраста. Конкретные правила менялись время от времени. В первом приближении наши нормы такие: если что-то имеет возрастную маркировку, подходящую для младших тинэйджеров, скорее всего это ок. Если что-то имеет ограничение 17+, то это совершенно точно запрещено. А всё, что между — это такая серая зона. У нас было правило, но вроде бы оно сейчас не действует… а может, и действует… «Компьютерные игры и видео, включающие сцены насилия над людьми или гуманоидами, запрещены». И у нас было множество споров в Судебном Комитете о том, что представляет собой гуманоид. Палочка с ногами является ли гуманоидом? Это просто чтобы дать вам общее представление.
Другие изменения… социальные сети — это, конечно, большое изменение. У нас в школе есть Wi-Fi во всем здании. У нас нет фильтров контента. У нас уже 25… 20 с чем-то лет нет таких фильтров. Идея, которая за этим стоит… Это связано с тем, о чём мы говорили до этого. Субъектность в сообществе, баланс между личным и коллективным… У нас есть такое ожидание, и мы делаем на этом бОльший акцент, чем другие демократические самонаправленные школы, что каждый человек несёт ответственность не только за то, что он делает, но и за то, что происходит вокруг него. Например если вы видите что-то, что напоминает травлю, и вы уходите и ничего не делаете, вы можете получить последствие от СК. И такое в действительности случалось. То есть у тебя есть обязанность вмешаться, если ты видишь что-то, что угрожает благополучию школы или людей вокруг тебя. И как это относится к гаджетам? Если ты видишь кого-то, кто смотрит какой-то неуместный контент, тебе надо вмешаться. Наверное, достаточно просто сказать: «Эй, похоже это что-то, что тебе не стоит смотреть в школе». Или: «Посмотри, тут маленькие дети. Нам не стоит сейчас это смотреть». Или: «Тут музыкальная студия. На этих компьютерах можно заниматься только чем-то, что связано с музыкой, закрой этот сайт». Наверное в 99% случаев это будет что-то такое. Для более серьёзных вещей потребуется более серьёзное вмешательство. И это касается всего, что связано с гаджетами.
У нас есть еще один принцип, связанный с социальными сетями, на самом деле это закон. Что все коммуникации через соцсети, даже если они происходят за пределами школы, но при этом влияют на жизнь внутри школы, находятся в юрисдикции СК. Так что если происходят какие-то преследования в школьном автобусе или дома в соцсетях, это может быть вынесено на Школьное Собрание.
Что касается родителей, и это ещё одно изменение, я бы сказал, что у нас очень мало родителей, за исключением разве что родителей самых младших учеников, которые бы когда-то поднимали вопрос насилия в компьютерных играх. Гораздо чаще родители поднимают вопрос доступа к гаджетам в целом. А для семей, в которых есть дети с РАС, это может быть особо важным вопросом по диаметрально противоположным причинам. У нас были дети с РАС, чьи родители говорили нам, что гаджет — это отличный способ для их ребёнка успокоиться или, что их ребёнок любит проводить время в гаджетах, и их это устраивает. А другие в подобной ситуации могли говорить: «О, нет, это усугубляющий фактор. У моего ребёнка будет доступ к гаджетам здесь?» Мы говорим: «Да, конечно. У нас нет фильтров, мы ожидаем, что каждый будет отвечать за себя сам».
У нас есть некоторые ограничения по времени, но они продиктованы не законами школы, а чисто практическими соображениями. У нас есть комната, которая называет Круглая комната, но последнее время она чаще называется Компьютерная комната. В этой комнате есть большая скругленная столешница, уставленная компьютерами, наверное их штук 6. (По задумке, все эти компьютеры повернуты мониторами внутрь комнаты, чтобы те, кто за ними сидят, могли видеть, что вокруг них происходит. И это касается всех компьютеров в школе — все мониторы повернуты внутрь комнаты.) Поскольку там всего 6 компьютеров, за ними могут сидеть всего 6 человек. Хотя последнее время многие дети приносят в школу собственные ноутбуки и другие девайсы, телефоны само собой. Так что лимит в 6 компьютеров — это не абсолютный предел. Но он все равно создает некоторое ограничение, потому что это хорошие геймерские компьютеры. Также у нас есть закон, что если ты занимаешь компьютер дольше, чем на 30 минут, и есть кто-то другой, кому тоже нужен компьютер (речь о школьном компьютере) в таком случае тебе надо уступить другому. Так что это тоже может ограничить время, которое человек может провести за компьютером.
Еще один ограничивающий фактор — и это связано с вопросом Дарьи об активностях — важный сдерживающий фактор в том, что когда вокруг тебя происходит много всего интересного, есть много вариантов, чем можно занятся. И есть много друзей, которые потащат тебя на улицу, чтобы поиграть в дворовые игры. Или кто-то зайдет и скажет:
— Эй, мы пойдем делать что-то прикольное в научную лабораторию, мы хотим взорвать водород. Пойдем с нами.
— Нет, я хочу поиграть.
— Нет-нет, пойдем с нами!
В своей книги я называю это «утянули». Я выделяю «утянули», «увязался» и «произошло». Это очень могущественные влияющие факторы, которые помогают оторваться от компьютерного экрана. Вот такие есть сдерживающие факторы.
Но есть и более глубокий вопрос на тему гаджетов: здорово это или нездорово? И я думаю, это ничем не отличается от других вещей — это просто медиа и инструмент. И его можно использовать на пользу или во вред. Я могу сказать, что за все годы, наверное, по пальцам одной руки можно пересчитать случаи, когда мне было не по себе от роли гаджетов в жизни отдельных учеников. Когда я вижу маленького ребёнка, со стеклянными глазами уставившегося в экран, это может меня беспокоить, если это постоянно происходит. Но это нужно рассматривать в контексте. Если мне известно, что этот маленький ребёнок проводит много времени, играя в лесу или занимаясь кулинарией, тогда это не проблема, если он и в гаджетах тоже проводит время. Но, повторюсь, за все годы работы всего несколько было случаев, когда я был сильно обеспокоен. Если речь о ребёнке с РАС, и он погружен в гаджет как форма аутостимуляции, то мы скажем родителям, что у этого ребёнка будет доступ к гаджетам и спросим, является ли это проблемой. Иногда родителя скажут да, а иногда наоборот скажут, что именно этого они и хотят для своего ребёнка. Может быть и так, и так, но они должны знать, что у ребёнка будет свободный доступ. Но надо сказать, что иногда такой свободный доступ приводит к развитию удивительных способностей у таких детей с РАС. В самых разных направлениях, таких как компьютерное программирование или игры-симуляторы, где ты придумываешь и строишь разное.
Дениза: Как Майнкрафт.
Джим: Да, я именно это и имел в виду. Я считаю Майнкрафт замечательной платформой для самых разных вещей. Так что я не имею против ничего, если ребёнок пропадает в Майнкрафте. К тому же (это касается Майнкрафта, но и других платформ тоже) родители думают, что ребёнок сидит один в компьютерной комнате в изоляции, занимаясь своими делами (и иногда такое бывает, особенно с детьми с РАС). Но иногда в Майнкрафт играет целая команда из 6 человек. Кто-то из них может сидеть за столом для пикника на заднем дворе со своим компьютером, а кто-то может сидеть в компьютерной комнате. И все они участвуют в одной и той же миссии в мире Майнкрафта. Я считаю это отличным занятием с самых разных точек зрения.
Дениза: Вы описали, отвечая на другой вопрос, такую картину, когда новые родители приходят с визитом в школу и видят детей, сидящих по углам со своими девайсами. Такую картину можно наблюдать не только с детьми с РАС. Это то, чем дети сейчас занимаются. Иногда вместе, иногда по отдельности. И для человека, который первый раз попал в такую среду, это не очень приятное зрелище. Когда все в гаджетах сидят. Им кажется, что ничего не происходит. Но я-то знаю, что они играют во что-то в мире Майнкрафта, а тинейджеры обсуждают что-то про соцсети, что им и нужно делать в этом возрасте. Но это пугает новых родителей.
Джим: Давайте я увяжу несколько тем, которые мы обсуждали. Одна тема — это принцип невмешательства в противопоставление с идеей субъектности в сообществе, а взрослые — это часть сообщества. Дальше тема про компьютерные игры, про активности в школе, про конкретные проявления философии… Одна из вещей, которую делают сотрудники…. Мы находимся здесь в сообществе с детьми, и если ученик, с которым я дружу, про которого я могу сказать, что мы друзья, мы не просто оба находимся в школе… И проверить это можно так: может ли этот ученик сказать мне «нет», если я подойду и предложу ему что-то сделать, сможет ли он ответить: «Нет, Джим, это дурацкая идея, я не хочу это делать». Если он не может так сказать… Вот, кстати, тот самый тест, который мы можем провести, чтобы понять, насколько кто-то манипулятивен в моменте… К сожалению, у нас такого нет. Это, по-моему, Лариса предложила. Но в любом случае, если у меня есть друг, про которого я знаю, что для одного или обоих его родителей компьютерные игры — это взрывоопасная тема, и я вижу, что он не справляется с этим, потому что его притягивает это занятие в школе… В таком случае, хоть я и сотрудник, я могу подойти к нему и сказать: «Эй, похоже, что у тебя трудности с темой компьютерных игр. Я знаю, что твоя мама или твой папа очень не хотят, чтобы ты этим занимался, но я вижу, что ты много времени этому уделяешь. Что тут такое происходит? Что ты чувствуешь по этому поводу?» Но я не буду это делать, если предполагаю, что моё обращение будет им расценено, как попытка отговорить его от того, чтобы играть. Если я знаю, что он поймёт, что я просто интересуюсь, как дела у моего друга в связи с этой ситуацией, то мне бы хотелось иметь возможность так поступить. И я знаю, что во многих других самонаправленных демократических школах это будет расценено как что-то неприемлемое.
Дениза: Хорошо, а второй вопрос про карантин?
Джим: А, точно. Упустил его. Наши ученики создали Дискорд-сервер, в котором они сделали комнаты и дали им названия, соответствующие комнатам в школе. Так что ты мог зайти в Дискорд и пойти в любую комнату школы и посмотреть, что там происходит. И конечно же они поделились ссылкой со всеми членами Школьного собрания. И также они создали дополнительные комнаты для разных целей. Также в первые 2-3 дня локдауна мы создали общее пространстве в Зуме. У нас в школе есть самая большая комната, которую мы называем общим пространством. Мы настроили ноутбук для того, чтобы каждый день он был организатором сессии в зуме с 8:00 до 16:00 (время работы школы) И этот зум был доступен для всех, чтобы зайти и поболтать, как будто в школе. Сейчас уже мало кто этим пользуется, но этот зум все равно открыт каждый день. У нас было несколько семейных встреч в зуме. У нас было два вечера игр. Это когда все заходят на один и тот же сайт… мы использовали как минимум 6 разных сайтов. Наверное, на самой многочисленной встрече у нас было около 50 человек. У нас был вечер домашних питомцев. Все семьи из своих гостиных показывали всем своих питомцев. Были встречи комитетов и встречи один на один. Почти каждый день до конца учебного года (5 июня) было много… не много… менее 10 уроков и подобных занятий, которые проходили до этого в школе. В основном это были встречи один на один. Младшие дети проводили то, что они называют уроками чтения. И они продолжили их и в он-лайне через зум, по телефону, по face time, skype. Также продолжились музыкальные занятия, хотя мы быстро поняли, что зум не справляется с барабанами. Также у нас продолжаются встречи клуба критического мышления. Завтра в 2 часа у нас встреча Школьного собрания. Мы ожидаем значительный спад в количестве учеников осенью. В частности, в связи с тем, что некоторые семьи, хотя и остаются преданными школе, хотят на время прекратить посещать школу, никто не знает как надолго. Какие-то семьи просто постепенно отойдут. Нам пока сложно предположить, сколько будет таких семей. Комитет по финансовой безопасности начнет встречаться на этой неделе, чтобы планировать разные сценарии. Это поможет нам подготовиться к крайним возможным ситуациям и всем, что посредине. Я уверен, что я что-то упускаю, но это просто, чтобы дать вам общее представление о том, что у нас сейчас происходит.
Дарья: Я хочу поблагодарить Вас, потому что это был разговор, дающий пищу для размышлений, я жду вторую его часть с нетерпением.
Джим: Пожалуйста. И вам спасибо, что подготовились. Вы подняли множество интересных вопросов, с нюансами и тонкостями.
Лариса: А во второй части мы хотим поговорить о Вашей организационной структуре и финансах.
Дарья: Спасибо, Джим.
Джим: Пожалуйста, приятно было с вами познакомиться.