Рассказ Александры Грищук о том, как она в июне 2019 года посетила одну из старейших демократических школ в мире — Школу Садбери Вэлли (Sudbury Valley School).
- Пролог.
- Знакомство со школой.
- Сложная профессия «Стафф»(сотрудник школы)
- Новенькие
- Учёба и невмешательство
- О свободе, выборе и организованных занятиях
- «А как же они узнают?»
- Структура школы
- Школьное собрание
- Рассудительный комитет (JC)
- А как же родители?
- А что получится?
- Эпилог. Лонгрид про енота
Пролог.
Вернулась из поездки в Фреймингхэм, штат Массачусетс. Неделя, проведённая в школе Садбери Вэлли, была полна наблюдений, разговоров, чтения книг, осмысления увиденного и прочитанного.
Чувствую, что нужно в этом посте как-то кратко и внятно сформулировать «главное» — основные впечатления, выводы или что там ещё. Но это сложно. Потому что «главное» — оно какое-то трудно уловимое, трудно формулируемое. Точнее даже не так. Вполне чётко и ответственно могу заявить, что поездка наполнила меня спокойствием и верой. Но не вполне могу чётко объяснить, почему это так, а тем более написать что-то такое, что передаст это состояние читающему.
Идея свободного, самонаправленного развития ребёнка в условиях сообщества демократической школы засверкала для меня своей многогранностью и глубиной. Стало гораздо яснее, о чём это вообще. Что могу сказать? Это красиво. Это захватывает и увлекает. В этом хочется быть или пытаться это создать. Люди, делающие эту школу, умны и образованны, это глубокие, зрелые и стабильные взрослые, которые при этом не перестают учиться, осмыслять, рефлексировать. Они полны уважения к человеку вообще и к ребёнку в частности (и теперь мне больше понятно, что это за уважение такое). И они — да, верят в детей. И, общаясь со свободными детьми не один десяток лет, говорят о том, что их вера только крепнет.
А дети? Дети живые, приветливые, дружелюбные, уж точно не взвинченные или подавленные, не потерянные или непонимающие, зачем они здесь. С ними спокойно встречаешься глазами, и в их взгляде нет тревоги или ожидания нравоучения или замечания, нет и вызова. А есть… (вот-вот, вот здесь и наступает самое трудно формулируемое…) какая-то ясность что ли, светлость. Хорошие, в общем, дети.
Я получила ответы на некоторые наши вопросы, которые мы продумывали перед поездкой. А какие-то даже не стала задавать, потому что отпала необходимость. Что-то, что виделось сложным и непонятным издалека, оказалось простым и, зачастую, совсем не таким значимым. Что-то, наоборот, обнаружилось как важное, сложное и даже почти невыполнимое. Постараюсь рассказать более подробно обо всём этом в следующих постах.
Знакомство со школой.

Школа Садбери Вэлли существует с 1968 года. После нескольких лет подготовки, встреч и обсуждений основатели открыли школу 1 июля, чтобы опробовать концепцию в тестовом летнем режиме до начала официального учебного года. Интерес к проекту был большим, и к моменту открытия школа набрала больше 100 учеников. В течение последующих лет количество учеников колебалось, доходя порой до 200, так что школа никогда не была маленьким проектом, как наши семейные школы или как многие последователи школы Садбери по всему миру.
На текущий день в школе около 120 учеников и 7 постоянных сотрудников (здесь их называют «стафф»). Трое из них — Дэнни, Ханна Гринберг, а также Мимзи Садофски — работают в школе с её основания. Еще двое — выпускники школы. Кроме семерых постоянных есть еще 2 сотрудника, которые работают не каждый и не полный день: Лиза — ведёт гончарную мастерскую — и Джей — занимается музыкой и театральными постановками с теми, кому это интересно, а когда ничего такого не происходит, он всё равно приходит на работу и тогда он просто «стафф». Еще есть секретарь, занимающийся административными вопросами, и технический сотрудник, который занимается вопросами обслуживания здания.
А здание — ого-го! Старинная двухэтажная каменная усадьба с бесконечным количеством комнат, комнаток, лестниц, балконов и подвалом… Все помещения очень светлые, практически в каждом — стеллажи с книгами от пола до потолка. На стенах развешены старинные фотографии усадьбы, а также разнообразные картины и рисунки — похоже, работы учеников. Есть несколько встроенных шкафов, на которых написаны названия школьных корпораций, которые хранят там своё имущество. Например, танцевальная корпорация, кулинарная, отдел печати… Никаких «образовательных материалов», которыми обычно наполнены школы, — всяких там алфавитов, таблиц, скелетов, моделей атомов или солнечной системы и так далее — мною замечено не было. Только одну карту мира видела в коридоре по дороге в Artroom. Не знаю, может быть всё это попрятано по шкафам и ждёт своего часа, но уж точно не стоит на виду и не намекает своим присутствием на то, чем «хорошо было бы» заняться детям школьного возраста. Я уж не говорю о доске с расписанием или чем-то подобном. Также не развешены никакие умные или вдохновляющие изречения великих людей, пословицы дня или списки ценностей. Единственное, что действительно встречается на самых проходных местах, — это разные сообщения, касающиеся безопасности: правила действия при пожаре и расположение огнетушителей, сообщение о том, что нельзя оставлять вещи на полу и на проходе, чтобы никто не споткнулся, правила ухода с территории школы, а также запрет на залезание в речку и пруд. Ещё в нескольких местах развешены листочки с часами работы стаффа, а также действующим составом JC — Judicial Committee.
Кроме основного здания есть ещё одно, некогда бывшее хлевом, которое теперь оборудовано для проведения музыкальных и других мероприятий, но где можно в любой момент поиграть на музыкальных инструментах или просто потусоваться. И всё это на замечательной, красивой, ухоженной территории около 4 га, где есть лужайки с кустами рододендрона, деревья, камни, чтоб полазать, качели, горка, баскетбольные кольца и кусочек пруда с маленькой дамбой и мельницей. А ещё с территории школы есть выход в лес, находящийся по соседству.
Вся территория в распоряжении детей. Они свободно по ней перемещаются, гуляют, играют, лазают по камням, валяются на траве, ловят рыбу удочками и лягушек руками. Никто детей не «пасёт». Единственное плановое и регулярное мероприятие «по присмотру» — это обход одним из сотрудников здания и, если необходимо, территории школы каждые 2 часа с целью обнаружить всех, кому меньше 8 лет. Это требование внешних контролирующих органов и школа ему следует.
И ещё в школе действует строжайший запрет на то, чтобы залезать в пруд. Не то, что залезть, даже просто наступить в него нельзя. Информация об этом развешена по всей школе, об этом предупреждают сразу же на вступительном собеседовании.
Кстати, раз уж я о собеседовании. Это обязательное мероприятие для всех новеньких (а, точнее, для тех, кто приходит на тестовую неделю, ибо без неё поступить в школу нельзя). Проводится сотрудником школы с ребёнком и обоими родителями. На собеседовании нам сразу же озвучили условия, в случае нарушения которых ребёнка отстраняют от школы еще до подписания контракта: нельзя наступать в пруд, нельзя использовать алкоголь или наркотики, нельзя никого бить, и что-то еще четвёртое, не помню точно, что, но из той же серии — про безопасность. Кажется, не уходить за территорию школы. При этом, когда ученик уже поступил в школу, правила выхода за территорию могут стать для него другими в зависимости от возраста и наличия сертификата, а вот остальные правила не меняются. Никогда. Аня прослушала инструктаж, рассказала немного о себе, поотвечала на какие-то вопросы и была отправлена на осмотр школы. При этом Мимзи позаботилась о том, чтобы экскурсию ей проводила какая-нибудь девочка примерно её возраста, с которой они могли бы оказаться друг другу интересны. А мы остались разговаривать о целях моего визита.
Сложная профессия «Стафф»
(сотрудник школы)

С того самого момента, как мы задумались о создании школы по модели Садбери Вэлли, мы постоянно обсуждали, что же такое «стафф». Как им быть? Что делать? Что не делать? Что значит быть «ролевой моделью»? После того, как школа начала работать, вопросов у нас стало только больше. Поэтому первое, о чём я спросила старейшего сотрудника и со-основателя школы Мимзи Садофски, — это как они сами определяют для себя, кто такой «стафф», как понять, cможет ли человек им стать, и как этому научить? «Если бы я знала ответ на этот вопрос, то, скорее всего, занималась бы сейчас чем-то ещё, а с тобой разговаривал бы кто-то другой», — ответила мне Мимзи. Не могу сказать, что меня такой ответ сильно удивил. Потому что даже в книге, изданной школой и посвящённой работе «стаффа», говорится о том, как трудно сформулировать его обязанности и роль.
Но кое-что всё-таки стало для меня яснее за эту неделю.
Я наблюдала за стаффом в школе. У них очень много офисной работы, необходимой для обеспечения жизнедеятельности школы. Но, проходя по школе, то там, то тут увидишь кого-то из взрослых, беседующих с кем-нибудь из учеников. Вот Ханна — сидит уютно на диванчике и болтает с какой-то девочкой постарше. Вот Дэнни — спустился в гостиную, подошёл к разновозрастной группе мальчишек, играющих в карточную игру, слышу смех. Вот Дион — сидит на подоконнике с бутербродом напротив мальчишек лет восьми-девяти, играющих в настольную игру, и что-то обсуждает. А вот уже её окружила стайка девочек помладше. Иногда слышу, как кто-то из сотрудников произносит фразу типа: «Давно тебя не видела, не разговаривала с тобой, может, пообщаемся на этой неделе?» А иногда просто: «Привет, дай пять!»
Помню, когда мы в нашей школе обсуждали между собой, что значит быть «ролевой моделью», мы предполагали, что речь может идти о том, чтобы быть взрослым, у которого есть свои интересы, свои занятия, которыми он увлечён и преодолевает при этом трудности. Размышляли о том, кто что мог бы делать в школе. Листая одно из изданий Садбери,— сборник писем из молодых и только открывающихся школ в школу Садбери Вэлли — я наткнулась на примерно такие же вопросы начинающих сотрудников. Например, один из них высказывал беспокойство о будущих первых учениках своей школы и предполагал, что будет своим поведением в школе демонстрировать, как можно заниматься своими интересами, организовывать свой день и так далее. «У них же ещё нет опыта, как быть «учениками Садбери»», — писал он. «Я буду просто жить в школе своей жизнью. Приду в школу, пробегу пару миль, может быть, постреляю из лука, почитаю книгу, повырезаю из дерева, поработаю над веб-сайтом и буду всё это время доступен для учеников и их вопросов». «Даже и не надейся», — ответил ему сотрудник Садбери Вэлли, – «что у тебя в школе будет время на свои собственные дела. Ты будешь по горло занят делами школы. Это означает, что ты будешь поддерживать помещения в рабочем состоянии (включая постоянный мелкий ремонт); иметь дело с людьми, которых пугает или не устраивает школа (чиновники, СМИ, соседи, арендодатель); держать за ручку родителей, а также бабушек и дедушек; собирать оплату за школу; искать подходящего страховщика; выстраивать культуру школы; разговаривать с назойливыми людьми, которые хотят работать в школе, «потому что они так много могут предложить детям»; заклеивать разбитые коленки; прибавлять детям уверенности, что они могут справиться сами…» Список продолжается. А для детей важно просто видеть перед собой людей, которые могут делать дело. «Стафф строит школу. Обеспечивает её работу. Защищает её от негативного воздействия снаружи. Отстаивает свое мнение. Выигрывает или проигрывает противостояния на школьном собрании. Тратит часы и часы на то, чтобы школа просуществовала как можно дольше. Фокусирует внимание на своём любимом деле — школе». А ещё в одной из книг Ханна говорит о том, что создавать что-то новое — это всегда восхитительно и сложно и требует больших усилий. И это то, что дети видят перед собой, а зачастую и принимают в этом участие.
Та ролевая модель, которую я наблюдала на примере стаффа в Садбери — это стабильный взрослый, знающий себя, понимающий, чего он хочет и работающий для того, чтобы этого достичь. Этичный, уважающий право другого человека на свои ошибки, своё мнение, свои особенности. Он демонстрирует пример поведения в конфликтной ситуации, аргументации, внимательного отношения к окружающим без навязывания, сдержанности, когда так и хочется сделать замечание, поддержки и юмора.
А ещё это просто поразительно, как они все умеют подмечать хорошее в других, говорить комплименты! Беседуя с детьми, они задают им вопросы, которые помогают задуматься о себе, подмечают их сильные стороны и говорят о них, могут подсказать, что можно сделать, чтобы их развить. Только это не про записать в музыкальную школу на 7 лет, потому что у тебя хороший слух, или в баскетбольную секцию, потому что высокий рост. А, например, «я читал любопытную книжку на эту тему, может быть, тебе будет интересно». Причём это возможно только на фоне тёплых, доверительных отношений, которые они кропотливо выстраивают с детьми. В общем, на мой взгляд, сотрудники Садбери Вэлли не столько стремятся расширить представление ребенка о мире, сколько стараются помочь ему углубить представление о себе.
А вот ещё одно соображение Ханны касающееся «ролевой модели»: дети, находящиеся в школе Садбери Вэлли с самого детства, развиваются свободно, в самих себя. Те же, кто приходит в более старшем возрасте, как правило, уже имеют кучу барьеров, сомнений, наклеенных на них ярлыков, и поэтому им труднее обнаружить настоящих себя и поверить в свои способности и возможности. Но они учатся этому у младших. Поэтому для них более младшие дети, с их целостностью и самоуважением, являются ролевой моделью, к которой они всё больше приближаются, оставаясь в Садбери.
Рассказывая о подборе новых сотрудников в школу, Мимзи отметила, что, даже когда человек хорошо знаком с концепцией (они просят прочитать хотя бы 3 книги о школе) и полностью разделяет её, в большом проценте случаев оказывается, что у него не получается быть стаффом. По разным причинам. Например, совсем недавно одна девушка сказала, что дети в школе больше, чем она сама, продвинулись в понимании того, чем они хотят заниматься. И что ей нужно ещё время, чтобы в этом разобраться, прежде чем она сможет здесь работать. Много кто говорит, что это оказалась очень тяжелая работа. Слишком много критики. Слишком много честности. Кроме того, нужно выполнять много самой разнообразной работы, которая нужна сообществу в целом, а не только отдельным ученикам, и этой работе трудно научить и научиться.
Ханна говорила мне, что она думала, что уйдет из школы, как только её собственные дети её закончат. Мимзи говорила, что до создания школы никогда не испытывала интереса к образованию и детям. Но оказалось, что когда детям даешь свободу, они становятся очень интересными личностями, и с ними есть много о чём поговорить. Обе они проработали в школе 51 год и продолжают в ней оставаться.
Новенькие
Как я уже писала, сотрудников в школе немного — всего 7 человек на 120 учеников. И они не то чтобы всё время на виду и ходят туда-сюда. Но при этом в первые же день-два нашего присутствия в школе выяснилось, что с Аней познакомились и поговорили почти все сотрудники. При том, что на той неделе в школе было человек 6 новеньких.
Мне показалось, что новеньким в школе уделяется особое внимание. Несмотря на то, что, в целом, взрослые не навязываются со своей помощью и предложениями, они понимают, что, если человек только пришел из «внешнего мира», он может не знать, чего ожидать, какие здесь правила, что принято. Они помогают ему освоиться своей приветливостью, интересом. Мне объяснили, что с самого начала стафф старается понять, с кем из учеников школы у новенького больше всего общего. Такого ученика скорее всего попросят провести экскурсию по школе. Ещё кому-то сообщат, что вот, мол, появился новый человек. Он тоже здорово рисует, как ты. Вижу как Дион, одна из молодых сотрудниц школы, заходит в комнату, где играют младшие мальчишки: «Привет! У нас два новых мальчика вашего возраста, не хотите поиграть с ними?»
С другой стороны, взрослые уважают право ребёнка на свой темп вхождения в сообщество, свой стиль, темперамент. Дион рассказала мне, как однажды к ним пришел мальчик лет 5-6 и две первые недели всё время сидел на диване, листая свою книжку (это было в другой школе по модели Садбери, в которой она тогда работала). Ни с кем из детей он не пытался завязать знакомство. Взрослые подходили к нему иногда, разговаривали, расспрашивали. Между собой обсуждали свои наблюдения. И ждали. Через 2 недели мальчишка встал и пошел играть с другими. А ещё через какое-то время стал душой компании.
А Скотт, другой сотрудник и выпускник этой школы, рассказал про девочку-подростка, которая, появившись в школе, первые полтора года провела у пруда, читая книжки. Когда к ней кто-то подходил поговорить, она улыбалась, была приветлива, и вообще выглядела вполне довольной. Но при этом никогда не шла туда, где были другие дети. Позже у неё появилась пара подруг, но всё равно большую часть времени она проводила одна. Просто она была такая.
У каждого сотрудника Садбери целый букет таких историй.
Я спросила у Дион, а что, неужели никогда нельзя вмешиваться и всегда только ждать? Она ответила, что, конечно, бывают ситуации, когда сотрудники вмешиваются, но, тем не менее, подождать нужно всегда. Потому что иначе ты просто можешь не понять, что, собственно, происходит. И, например, преждевременно броситься «спасать» ребенка, тем самым посылая ему сигнал, что с ним что-то не так, что он сам не сможет справиться с ситуацией. Думаю, здесь очень тонкая грань, но чем больше у сотрудников опыта, тем легче они её находят. И мне кажется, что они обнаруживают эту грань значительно дальше, чем большинство знакомых мне взрослых.
Учёба и невмешательство

В школе Садбери нет программы. От слова совсем. Никто не решает за детей, когда, что и как им изучать и делать. Я уж не говорю о том, что никто не проверяет и не оценивает полученные знания. Здесь уверены, что ребёнок любопытен от рождения и по своей природе стремится познать мир вокруг себя, чтобы вписаться в него и выжить в нём. Для того, чтобы развивалась его уникальная личность, ему нужно пространство, время, уважение и поддержка, а не классно-урочный план или даже не заботливо подобранные для него занятия и ресурсы по разным темам. Поэтому в школе Садбери также нет заранее продуманных и подготовленных кем-то занятий или студий. Зато уважения и поддержки — море…
Я не буду здесь писать о том, как и почему любой ребёнок, находящийся в безопасной среде, будет активно познавать мир вокруг себя, отрабатывать всё новые и новые для него навыки и находить всё более сложные задачи. И как принуждение к образованию может ломать эти механизмы. Это отдельная большая тема, которую к тому же гораздо лучше меня описали разные умные люди (из последних попавшихся мне книг, например, «Садовник и плотник»). Я хочу поговорить только о степени вмешательства сотрудников школы в образовательный процесс учеников.
Так вот. В школе Садбери сотрудники никак не пытаются влиять на то, чем занят ученик. Это означает, что не только никто не предлагает ученикам, чем бы им заняться и что бы им узнать/изучить/сделать, но даже если у кого-то из детей возникает какое-то желание или интерес, и он обращается за помощью к сотруднику, сотрудник старается в ответ предложить ученику что-то такое, что позволит ему максимально самостоятельно разобраться с этим вопросом.
Один из примеров, который мне приводила Ханна: если кто-то захочет что-то узнать по математике, он скорее всего попадёт к Дэнни — самому большому эксперту в области точных наук в школе. Дэнни предложит ученику книгу (или ресурс) и скажет изучать его и возвращаться, когда появятся вопросы. Конечно, возвращаются далеко не все. А кто-то возвращается пару раз, но потом всё равно перестаёт. Но кто-то продолжает двигаться (и, например, становится потом профессором в MIT, как Сэт Садофски). Я задумалась. А что, если интерес у ребёнка есть, но не настолько сильный, чтобы продираться самому? При этом, если кто-то будет рядом и немного поможет, подтолкнёт, увлечёт, интерес вполне может развиться и принести хорошие плоды. На это Ханна ответила мне, что тут нужно быть очень осторожным. Чтобы не отвлечь такими действиями ребенка от чего-то другого, чем он способен будет увлечься по-настоящему. И что никто не сможет распознать настоящий интерес ребёнка лучше него самого.
Если ребёнок проявляет какой-то интерес, но ему трудно определиться с деталями (например, хочу изучать язык, но не знаю, какой выбрать: французский или испанский), стафф поговорит с ним, позадаёт вопросы, чтобы помочь сформулировать более чёткое понимание. «А зачем тебе язык?», — «Я хочу путешествовать», — «А куда бы тебе больше всего хотелось поехать», — «в Мексику», — «Тогда, наверное, тебе стоит изучать Испанский».
При этом нельзя сказать, что сотрудники вообще ничего никогда не предлагают сами. Как я с радостью для себя обнаружила, в Садбери нет никаких догм в этом и многих других отношениях. Но если предлагают, то не часто и с большой осторожностью. Чтобы ученик не воспринял это как что-то, что от него ожидается. «Я тут книжку прочитал — мне кажется, тебе она может понравиться».
Впрочем, даже здесь нет какого-то универсального подхода, применяемого всеми. В школе работают очень разные люди, и все они выстраивают отношения и действуют по-разному. Например, Скотт, который раньше был учеником школы, рассказывал мне такой эпизод: когда он перешёл в Садбери из обычной школы, то ему сразу не понравилась сотрудница Джоан, потому что она вечно совала нос в его дела, предлагала, как и что лучше сделать, что сразу напомнило ему его школьных учителей… Но через какое-то время он разобрался, что она это делает не потому, что он ребенок, а она взрослая, а потому, что это её стиль общения. Со всеми без исключения. И это изменило его отношение.
Мы в Бюллербю тоже много говорили и спорили на тему невмешательства и вывели такую «формулу»: вмешиваться и предлагать что-то можно тогда и так, как сделал бы это с другим взрослым человеком. Я поделилась ей с сотрудниками Садбери и они её подтвердили.
О свободе, выборе и организованных занятиях

В прошлом эпизоде я упомянула, что в школе Садбери Вэлли нет не только обязательных уроков, но и уроков/занятий на выбор по желанию. Когда школа только открылась, в ней было много разных преподавателей и предложений по занятиям, но очень быстро от этого отказались. Дэниэл Гринберг объяснил мне, что если в школе висит составленный взрослыми список возможных уроков, то он, по сути, означает: ты можешь делать всё, что хочешь, но вот то, что мы ожидаем, ты будешь делать.
В одном из разговоров Скотт рассказал мне историю из первого года своей учёбы в Садбери. Когда он только пришёл, никаких специальных преподавателей и расписания уже давно не было, но висел список уроков, которые сотрудники школы могли бы проводить для учеников, если у тех возникнет желание. Меньше всего Скотту хотелось вернуться обратно в обычную школу, и он записался на несколько занятий, потому что подумал: «Вот правила, по которым здесь играют». И вот, через несколько недель, когда он сидел и выполнял какие-то задания, полученные на уроках, к нему подошла Джоан (та самая, которая всегда совала нос во все дела, помните?), поинтересовалась, что это он делает и, получив ответ, спросила: «А зачем?» Ничто в её интонации не указывало на то, что делать это хорошо или, наоборот, плохо. Просто было понятно, что, если человек чем-то занят, то у него должны быть на это какие-то причины и она хотела узнать, какие. Скотт сказал мне, что этот вопрос сразил его наповал. Он отложил ручку, задумался, и больше не вернулся ни на один из этих уроков.
Когда через много лет, окончив школу, а затем колледж, и проработав несколько лет в своём бизнесе, Скотт вернулся в школу работать, он убедил сотрудников перестать вывешивать списки возможных уроков. Он пояснил мне, что очень важно понимать разницу между выбором и свободой. Выбор – это когда выбираешь что-то из предложенных альтернатив. А свобода – это когда нужно придумывать что-то своё. И, делая это, человек может изобрести что-то, что никому до него не приходила в голову. Но, даже если он в итоге будет заниматься чем-то, что существовало и раньше, у него будет совсем другое отношение к делу, потому что это был он и только он, кто пришёл к этому.
И всё-таки систематические занятия в Садбери есть. И даже на регулярной основе и с приглашёнными специалистами. Но все они организованы по инициативе учеников. Чтобы организовать подобное занятие, заинтересованные дети должны продемонстрировать серьезный и длительный настрой. Что же касается оплаты, то, как правило, дети обращаются в финансовый комитет школы, состоящий из учеников и сотрудников. Тот рассматривает их заявку и решает, какую часть расходов покрыть. На остальное ребята, как правило, зарабатывают сами, используя самые разные способы: от продажи в школе самодельной выпечки до фандрайзинговых кампаний в интернете.
Необходимость самим заработать большую часть денег — это и проверка мотивации, и гарантия независимости при дальнейшем принятии решений. Ведь если потрачены собственные деньги, никто не может сказать: «Смотрите, ребята, вам наняли преподавателя, заплатили деньги, давайте вы хотя бы месяц (год, три недели, не важно) с ним прозанимаетесь».
А когда взрослые организуют занятия, и, тем более, когда они ожидают потом от детей посещения, то они не помогают детям изучить это, а мешают им изучать что-то ещё. Не говоря уж о том, что взрослые часто очень стараются, и в итоге дети получают очередное развлечение (ведь обычно организаторы занятий считают, что им нужно детей непременно увлечь!) А потом мы ещё сокрушаемся о том, что нынешние дети бросают дело при первой же трудности… Бросишь тут, когда привык, что всё ярко, увлекательно и получается! А если вдруг что-то не получается – не беда, тебе уже спешат на помощь с советами, новыми методиками и современными материалами.
В Садбери не спешат. Ни с помощью, ни с предложениями. Ждут, когда дети придут сами. А они, кстати, не так часто и приходят. Как сказали мне в школе, в эру интернета дети осваивают огромное количество интересующих их вещей, не прибегая к помощи стаффа. Я даже не буду браться перечислять здесь то, что они изучили и освоили сами за эти годы. Не удержусь только от одного примера, лично мне близкого. За ту неделю, что я провела в школе, я наблюдала мальчишку лет 15-16, который каждый день играл на фортепиано. Неплохо так играл. Сложные произведения. Что-то по памяти, что-то разбирал по нотам, что-то сам сочинял и записывал. Мне, как маме ребёнка, мающегося над фортепиано в музыкальной школе не первый год (по собственному желанию, но с обычной такой учительницей), эта картина была интересна. Ханна рассказала мне, что когда-то давно, когда парень только начал играть, она спросила его: «Кто твой учитель?». «Youtube», — был ответ. Ну, нравится им через интернет учиться: свой темп, свой график, и формат на любой вкус и тип восприятия.
Может быть, конечно, наша учительница сказала бы, что он пальцы не так ставит или ещё что-нибудь — не знаю, я не специалист. Но до чего же хорошо он играет!
«А как же они узнают?»
Как правило, когда в разговоре о самонаправленном образовании речь доходит до того, что ребёнок сам формирует свой интерес, умногих возникает один и тот же вопрос: «А как же они узнают?» В том смысле, что как же бедные дети узнают, что на свете есть то, другое, третье, если им не скажет учитель на уроке. В школе Садбери ответ на этот вопрос очень простой: узнают из общения — из разговоров в школе, дома, где угодно ещё, а также из книг, телевизора, интернета. А общения в школе действительно очень много: и детей с детьми всех возрастов, и детей со взрослыми. Да и интернета и книг везде предостаточно. А обязательные уроки и домашние задания (зачастую на не интересные для них темы) не забирают у детей их драгоценное время. И круг интересов учеников школы очень широк и выходит далеко за пределы школьных дисциплин (хотя и их тоже включает).
Об этом косвенно свидетельствует и список профессий выпускников школы. В нём представлены все профессиональные области, что и в данных по стране в целом. Я нашла в нём артистов и писателей, менеджеров и владельцев бизнесов, учёных и изобретателей, учителей и врачей, фермеров и юристов, плотников и инженеров, разнообразных технических и IT-специалистов и много кого ещё.
В Садбери гигантская библиотека. Среди книг полно таких, которые никак нельзя отнести к детской литературе — ни художественной, ни учебной. Я спросила у Скотта, какой смысл держать в школе такое количество книг в эпоху, когда читают в планшетах, а за информацией скорее полезут в интернет. Он отшутился, что теперь книги несут теплоизоляционную функцию, но заодно рассказал мне в качестве примера такую историю. Одна маленькая девочка приходила обычно в школу раньше своих подруг. И, чтобы скоротать время ожидания, она брала и листала книги с полок, находящихся рядом с офисом стаффа. Там расположены книги по греческой и римской философии. Примерно через полчаса, когда школа наполнялась, девочка откладывала книгу и шла играть с подружками. Когда эта девочка выросла, она поступила на философский факультет. Самое забавное, что, общаясь с ней как-то, Скотт обнаружил, что она совершенно не помнила того факта, что в детстве листала книги по философии.
Подсказать детям, что поизучать, частенько не прочь бывают и родители. Как мне рассказали, нередко сотрудники школы сталкиваются с запросами, которые на самом деле связаны с ожиданиями родителей (или общества в целом), а не с желанием детей. Очень многие взрослые убеждены в том, что для того, чтобы стать образованным и успешным, необходимо изучать то, что предписано школьной программой. Из-за этого, когда ученик подходит к сотруднику с каким-то очень академическим запросом, то применяется «принцип кровавых коленок». Ребёнок должен проявить достаточно сильную настойчивость и суметь объяснить, чем обусловлено его желание, прежде чем кто-то из сотрудников всерьёз этим займётся. Например, реакция на запрос научиться готовить кап-кейки может последовать значительно быстрее, чем на какой-то запрос из школьной программы. Но если бы в мире не было такого предубеждения касательно академических предметов, школе не требовалось бы делать такие различия между запросами.
Другая сотрудница школы, Лорен, отмечала, что бывает и так: дети, перешедшие в Садбери из обычных школ, через какое-то время начинают изучать те предметы, которые им не нравились и не давались в школе, потому что им хочется быть «как все». Как их ровесники из старых школ, например. Но, имея уже свою собственную мотивацию, им проще освоить предмет, а также разыскать себе помощь, если понадобится.
В Бюллербю мы тоже имеем удовольствие наблюдать, насколько активнее у «освобождённых» детей пошёл процесс обмена знаниями и интересами насквозь через все возраста. А в таком небольшом сообществе, как наше, некоторые интересы ещё и приобретают эпидемиологический характер, практически мгновенно заражая всех от мала до велика (не исключая взрослых) Садбери Вэлли.
Структура школы

С некоторыми допущениями можно сказать, что в школе Садбери, как в государстве, есть три ветви власти: законодательная, исполнительная и судебная.
Законодательная — это школьное собрание. На нём принимаются правила, обязательные для исполнения всеми членами школьного сообщества. На настоящий момент свод правил представляет собой 85-страничный документ (вместе с оглавлением и предметным указателем). Там много тонкостей, касающихся безопасности, защиты всевозможных прав личности, разных внутришкольных процессов и много чего ещё. Но главный смысл документа сформулирован в его преамбуле. В ней говорится о том, что ответственность за школу разделяет каждый член школьного сообщества, и о том, что школа строится в атмосфере свободы, справедливости, доверия и порядка, а также уважительного отношения к школе в целом и каждому члену сообщества в частности.
Я уверена, что многие сочтут 85 страниц правил дикой бюрократией и формализмом, и потому спросила со-основателя школы Ханну Гринберг, как они сами относятся к этому. Она ответила мне, что чем больше свободы, тем больше правил, защищающих свободу (Да, правила не для того, чтобы загнать всех в какие-то рамки, ограничить и заставить маршировать строем, а наоборот, чтоб дать больше свободы. Парадокс? Едва ли). Что иметь правила безопаснее, чем иметь договорённости. Никакие нарушения чьих-либо прав никому не сойдут с рук, и все это знают. Кроме того, она не считает, что в школе с таким количеством документации отношения более суровые и «холодные». Наоборот, атмосфера довольно расслабленная и тёплая, в том числе и потому, что дети уверены, что на них не накричат, не унизят и т.д.
Абсолютно все правила, входящие в свод, были приняты на школьном собранием путём голосования. Добавлю также, что любые правила могут быть изменены по инициативе ученика или сотрудника школы (и это происходит по сей день), и, вообще, свод правил — это живой документ, который меняется по мере развития школы.
Исполнительная власть — это различные комитеты школы. Например, хозяйственный комитет, комитет по приёму в школу, финансовый, библиотечный и другие. В состав комитетов входят и сотрудники школы, и ученики по желанию. Создаются комитеты для того, чтобы обеспечивать выполнение важных для функционирования школы задач, поставленных школьным собранием. Ведь всё в школе, от найма сотрудников до ухода за газоном, определяет и организует школьное сообщество (ученики и сотрудники) и никто больше.
В школе есть президент, казначей и различные клерки, ответственные за организацию и выполнение разных важных для школы задач. Все они избираются на год школьным собранием. Есть в школе и омбудсмен.
И, наконец, есть судебный комитет (Judicial Committee или JC), задача которого — разбирать случаи нарушения школьных правил. JC не сразу возник, как отдельный орган. Поначалу в школе все нарушения рассматривались школьным собранием. Эволюция JC привела к тому, что теперь это отдельный комитет, в состав которого входят представители разных возрастных групп (от самых младших учеников до сотрудников согласно ротации), участие в работе которого — это обязанность каждого ученика и сотрудника школы, а принципы работы которого тщательно продуманы и описаны в специальных документах.
А ещё в школе есть корпорации — временные организации, которые создаются теми, кому интересно вместе осуществлять какую-то деятельность в школе. Некоторые корпорации возникают и исчезают, а какие-то существуют не один десяток лет. На данный момент в школе есть корпорации по искусству и творчеству, по поездкам и походам, кулинарная, танцевальная, музыкальная, парикмахерская, спортивная, по видео играм и по переработке вторсырья.
Вся документация, которой располагает школа, собрана в так называемый мануал. Помимо устава и школьных правил в него входит подробное описание всего здания, территории и имущества школы, шаблоны всех договоров — с сотрудниками, родителями, поставщиками и пр., регламенты всех комитетов и корпораций, описание библиотеки, архива школы и т.д. Фантастическая работа. Если вдруг так случится, что в один день из школы уйдут все сотрудники и старшие ученики, и придут новые, у них будет на руках детальное описание всей работы школы, от основных принципов до расположения переключателей воды на трубах в подвале.
Школьное собрание

Все решения, касающиеся жизни школы, принимаются на школьном собрании, которое проходит раз в неделю по четвергам. Каждый человек, пришедший на это собрание, имеет равный со всеми голос: и четырехлетний, и восьмидесяти четырехлетний. Решения принимаются простым большинством голосов, хотя бывают особые случаи (какое-то нововведение, например), когда для принятия решения необходимо не менее 2/3 голосов собравшихся.
Участие в школьном собрании не является обязательным. За день до собрания на информационном стенде в гостиной вывешивается повестка ближайшего собрания, так что каждый может ознакомиться с ней и принять решение, стоит ли ему идти на это собрание. Сразу скажу, что не умеющие читать не остаются за бортом. Как мне рассказали в школе, вся важная информация о предстоящих собраниях каким-то магическим образом распространяется по всей школе, и, если предстоит решать что-то значительное или необычное, явка сильно повышается.
Для того, чтобы твой вопрос рассмотрели на собрании, необходимо заполнить специальную форму и передать в офис не позднее часа дня накануне – тогда вопрос будет внесен в повестку. Опять же, для этого не обязательно уметь читать, писать или разбираться в формальностях – можно попросить кого угодно, включая секретаря офиса школы, и заявку помогут сформулировать и подать.
Незадолго до начала собрания зал для танцев — именно в нём обычно проводятся собрания — начинает потихоньку заполняться. Достают стулья из неприметного стенного шкафа, расставляют рядами, рассаживаются. Любопытно, что, хотя в зале для танцев запрещено есть, во время собрания запрет снимается, и некоторые участники располагаются на стульях, подоконниках или на полу со своими бутербродами или ланчбоксами. Аня тоже пришла с ланчбоксом. Что-то в этом есть манящее — пожевать там, где обычно жевать нельзя, и к тому же происходит что-то очень важное.
Приходят клерки судебного комитета, приносят с собой свои рабочие документы — к ним может потребоваться обратиться во время заседания. А клерки школьного собрания приносят распечатанные экземпляры повестки текущего собрания, чтобы все желающие могли взять себе по экземпляру. Берут не все, но во время собрания я видела, как те, у кого нет, заглядывают иногда к соседу или просят передать.
Мне очень понравилось, как составлена повестка. В ней довольно детально описаны все вносимые предложения, все объявления, которые будут сделаны на собрании, все предложения, которые рассматриваются во втором чтении, а также все решения, принятые судебным комитетом за последнюю неделю. Таким образом, везде, где можно сократить время на введение в курс дела, это сделано. Рассмотрение многих пунктов проходит по принципу «Есть вопросы/замечания/комментарии к пункту такому-то? Нет? Идём дальше». Если же выясняется, что комментариев слишком много и предложение «сырое», его могут отправить на доработку. Опять же, чтобы не тратить время всех присутствующих на обсуждение деталей.
Если заявитель какого-то пункта повестки на собрание не пришёл, заявленный вопрос всё равно может быть рассмотрен, если найдется желающий «спонсировать» рассмотрение, то есть принять на себя роль заявителя.
Собрание ведет специальный клерк, избираемый на год, если я не ошибаюсь. В этом году это симпатичная «старшеклассница» с копной ярко-рыжих кудрей. Она сидит на стуле лицом к присутствующим. Собрана, спокойна, объявляет пункты повестки, внимательно следит за ходом обсуждения и поднятием рук.
Кстати, по поводу рук. Если кто-то забывает поднять руку и начинает говорить, ему кто-нибудь из присутствующих напоминает, что нужно поднять руку. Спокойно, вполголоса, без тени поучения или раздражения. Точно так же напоминают, что обращаться во время дискуссии нужно к председателю, а не к оппоненту. Или не уходить в какие-то детали, которые по правилам собрания не должны обсуждаться в рамках данного обсуждения. Очень считывается атмосфера спокойствия, уважения, общей нацеленности на достижение результата и сокращение потраченного на это общего времени.
В конце собрания можно заявить что-то, что не было заранее включено в повестку. Если таких вопросов нет, собрание объявляется закрытыми и все расходятся, не забывая вернуть стульчик в шкаф. В целом, при таком уровне организации и дисциплины нередко бывает, что собрание укладывается в 10 минут, а то и меньше. Мне довелось наблюдать более длинное собрание, но об этом отдельным постом.
Рассудительный комитет (JC)

Любой участник школьного сообщества, который считает, что нарушены школьные правила или вообще что-то происходит не так, может написать об этом заявление для комитета и положить в специальную папку. Бланки заявлений, папка и ручки всегда на столе в гостиной. Не умеющие писать обращаются за помощью к умеющим.
Здесь же в гостиной висит список действующего состава JC: 2 клерка, избираемых на четверть, и 5 учеников из разных возрастных групп, работающих в JC в этом месяце. Рядом список дежурства сотрудников — каждый работает в JC 1-2 дня и потом сменяется. А еще список всех учеников школы по возрастным группам — на случай, если понадобится заменить кого-то из членов JC, потому что он не пришел в школу или является участником рассматриваемого дела.
Каждый день в 11 комитет собирается в красивой угловой комнате со стенами, обитыми темным деревом, и с видом на пруд и парк. Каждый день, проведенный в школе, я приходила на заседание и, как завороженная, наблюдала происходящее там.
Сколько возмущения, страха, дискомфорта, внутреннего протеста, неприязни вызвала идея наличия «суда» практически у всех в нашей школе и её окружении. Взрослые вспоминали и историю страны, и личный пионерский и комсомольский опыт: доносительство, публичное порицание, клеймо позора — в общем, кошмар и ужас. Некоторые дети настораживались, прежде всего, видя напряжение у взрослых, но ещё и потому, что было непонятно: что, и там будут обвинять, ругать, наказывать? Но комитет (у нас в школе его решили назвать «Рассудительный») не про обвинять, ругать и наказывать. Он про то, чтобы понять, что произошло, выслушать всех, кому есть, что сказать, как следует разобраться и придумать, что можно сделать, чтобы исправить проблему или предотвратить её появление в будущем. На наших заседаниях сразу же установился спокойный доброжелательный настрой. Очень быстро его подхватили (а, может быть, сами создали?) дети. Постепенно доверием к работе комитета стали проникаться даже самые осторожные и сомневающиеся дети (и взрослые).
И всё же то, что я увидела в Садбери, произвело на меня неизгладимое впечатление. Прежде всего это, конечно, атмосфера. Абсолютно спокойная и пронизанная уважением к каждому участнику.
Тихо. Все сосредоточены. Настроены на серьезную и скрупулёзную работу. Зачитали дело. Позвали участников. Расспросили, очень внимательно выслушали. Затем члены JC тщательно прорабатывают формулировку, которая будет внесена в бланк заявления. Все участники, включая заявителя и того, про кого написали заявку, дополняют и комментируют. Сейчас у всех одна задача: чтобы произошедшее было описано максимально точно и при этом, по возможности, кратко. Затем члены JC голосуют за окончательную формулировку. У участников события тоже спрашивают, согласны ли они с формулировкой и всё ли в ней понятно. Часто после этого этапа заявителю сообщают, что он может уйти, и он, как правило, с радостью уходит, чтобы поскорей вернуться к своим прерванным занятиям.
Следующий шаг — разобраться, были ли нарушены какие-то правила школы, и если да, то какие и кем. Под рукой свод правил и шпаргалка со списком самых часто нарушаемых правил с номерами пунктов. Если нарушено несколько пунктов или если оказалось, что нарушителей несколько (например, заявитель тоже что-то нарушил), всё записывается в бланке отдельно. По каждому пункту снова голосуют: все ли согласны, что именно это правило было нарушено. После каждого пункта главный клерк обращается к нарушителю и разъясняет, какое именно правило, а также поясняет, что нужно было сделать, если это уместно.
И, наконец, последний этап: определение последствий. Каждое нарушение школьных правил приводит к последствиям. Каждое последствие назначается с целью помочь человеку обратить на ситуацию больше внимания, суметь не повторять. Назвать это наказанием даже как-то не поворачивается язык. (Но это наш, русский язык. А там все совершенно спокойно оперируют понятиями «sentence», «guilty» и так далее). Самое частое последствие, с которым я столкнулась на заседаниях, а также листая старые протоколы, это предупреждения («warning»), ограничения на день, на два доступа в какие-то помещения — как правило, в те, где было совершено нарушение. Попадались и мелкие денежные штрафы — по доллару, по два, а за многократные нарушения по пять-восемь.
О многократных нарушениях. В распоряжении JC есть архив всех нарушений и последствий за текущий год, отсортированный по именам. Перед тем, как определять последствие, смотрят архив, чтоб понять: с человеком впервые такое или он «рецидивист». Если впервые, очень вероятно получить простое предупреждение (если, конечно, нарушение не касается, например, безопасности или физического воздействия — это очень серьезные нарушение по меркам школы). Как мне потом объяснили, даже если нарушение многократное, это не обязательно означает, что будет эскалация последствий, но иногда она бывает. Скажем, какой-нибудь ученик — а чаще такое происходит с младшими — забывает убрать за собой остатки еды. Если он с этим попал на JC (хотя это не обязательно происходит — могут и «на месте» заметить и напомнить убрать), его предупредят, может быть несколько раз. Потом могут назначить последствие в виде требования один день есть только на кухне. Зачем? Да просто потому, что там больше вероятность, что будет обедать рядом кто-то еще и, тот сможет напомнить ребёнку убрать за собой ещё до того, как он снова что-то оставит! Если нарушения всё равно продолжаются, через несколько 1-дневных ограничений может последовать ограничение на несколько дней или даже больше. Видимо, работает неплохо, потому что за неделю моего пребывания в школе со 120 детьми всех возрастов я видела в конце дня только небольшое количество крошек на полу в паре комнат.
Итак, назначаемое последствие в JC тоже детально обсуждают. Нарушитель здесь же, иногда просто спокойно ждет, иногда высказывает свое мнение. К нему тоже прислушиваются. За окончательный вариант снова голосуют и вписывают его в бланк. Главный клерк снова разъясняет нарушителю, какое последствие назначено. После этого нарушителя отпускают.
Бывает так, что JC решает, что нарушения не было, и тогда в бланке записывают «no substance» и дело закрывают. Бывает, что что-то рассматривается не один день и не два. Если дело хоть сколько-нибудь серьезное и, возможно, требует серьёзных последствий, JC передаёт этот вопрос на решение школьного собрания. И вообще, школьное собрание получает информацию обо всех решениях, принятых JC за последнюю неделю, и может изменить последствие или вообще отправить дело обратно на рассмотрение. Если же нарушитель не согласился с последствиями или с самим фактом нарушения им правил, он может потребовать настоящего судебного разбирательства, с присяжными, защитой и так далее.
Что же такого особенного в атмосфере заседаний, что произвело на меня такое впечатление? Пожалуй, всеобщие усилия, направляемые на то, чтобы рассматривалось и обсуждалось только событие, а не личности участников. Я не знаю, как это объяснить, но прямо в воздухе чувствуется настрой на то, что у всех одна общая задача — сделать так, чтобы в школе было хорошо и спокойно всем. Для этого мы тщательно все вместе восстановим картину произошедшего. «Да, мы шумели на балконе» — «Нет, не только на балконе, мы еще в игровую заходили». «Он бросал свою игрушку, и она задела меня по лицу». — «Нет, моя игрушка ему ещё и по ноге попала». Не будем при этом бросаться обвинениями, злиться, обижаться, торжествовать… Ничего личного, только бизнес. Я не знаю, как они это делают. Наверное, годы тренировки. Это всё глубоко в культуре школы. А, да, и еще юмор! Несмотря на всю серьёзность происходящего в комнате периодически раздается смех. Я замечала, как иногда кто-то из более старших разряжал обстановку шуткой. Мне кажется, они научились этому у взрослых. Например, у Ханны. Она умудрялась прямо во время обсуждения то встретиться с кем-то взглядом и подмигнуть, улыбнуться, сказать что-то приятное, пошутить, даже жвачку предложить, чтобы немножко утихомирить и помочь сосредоточиться на обсуждении.
И ещё уважение. В том, как выслушивают. В том, как спокойно и деликатно делают замечание, если вдруг нарушена процедура – например, кто-то начал перебивать, не поднял руку, шумит и мешает обсуждению. В том, как не накидываются с обвинениями. В том, что никто ни разу не сказал что-то типа «вот вечно ты так…». И в том, что к нарушению относятся, как к ошибке, которую мог совершить любой. И что никакая ошибка – это не клеймо и не повод изменить отношение к человеку.
Я не знаю, как еще описать эту удивительную атмосферу и её составляющие. Это и так уже самый длинный пост из всех, а мне всё кажется, что я так и не смогла её передать и объяснить, почему после этого опыта у меня не осталось ни малейшей тревоги о том, что это какой-то позорный обидный процесс, что это кого-то унижает или травмирует, что это учит бежать жаловаться и не учит разбираться самому. Или не учит уважению и терпимости. Наоборот, это целиком про уважение и терпимость. А ещё про то, что никто не может нарушать ничьи права. А если мои права нарушены, то я могу их защитить (и каждый может), и я знаю, как.
А как же родители?

Хочется немного написать о том, что значит быть родителем ребёнка из Садбери Вэлли.
Довольно многие родители говорят о том, что это очень непросто. Ребёнок ушёл в школу, провёл там целый день, пришёл, и вы ничего не знаете, что там было. Никаких вам электронных или хотя бы бумажных дневников, оценок, родительских собраний и школьных чатов. Как измерить и оценить, что он там изучил? Как понять, он вообще как-то готовится «к сложной, полной конкуренции взрослой жизни»? Никак. Доверять. Не бояться. Понимать, что он живет свой жизнью уже сейчас, каждую минуту. Если есть вопросы — задавать их ребёнку. И признавать его право не давать ответов. Сложно, короче.
Школа стремится к тому, чтобы давать родителям максимально подробную информацию о школе на входе. Перед приёмом ребёнка в школу проводится собеседование, на котором обязательно должны присутствовать оба родителя и ребёнок. Даются ответы на все вопросы. Предоставляется пакет документов с ключевыми принципами работы, сводом правил. Не говоря уж о доступности огромного количества напечатанной литературы, статей и блога на сайте, периодических выступлениях сотрудников на публичных мероприятиях. Затем обязательная тестовая неделя для ребёнка, и только после этого родители могут принимать решение о поступлении.
Новые родители приезжают в школу, идут от парковки через кампус, потом сквозь здание школы поднимаются в офис. Говорят, что по тому, какое впечатление на них произвели эти несколько минут, насколько им понравилось то, что происходит вокруг, можно спрогнозировать, отдадут ли они сюда учиться своего ребёнка. На собеседовании с ними будут предельно честными и открытыми. Говорят, что Ханна даже запугивает родителей немного. Чем лучше родители поймут на собеседовании, о чём эта школа, тем будет лучше для всех: для ребёнка, для родителей, для школы.
После того как ребёнок начинает учиться в школе, никакого регулярного обмена информацией между школой и родителями не предусмотрено. Родители могут прийти в школу на open-house (типа дня открытых дверей), а также если в школе проводятся какие-то концерты или подобные большие мероприятия. Я так понимаю, несколько раз в год. Школа сама связывается с родителями в случае каких-то экстренных ситуаций или если у сотрудников возникают сомнения, что ребёнку подходит эта школа, где от детей требуется определённый уровень ответственности за себя и свои поступки. Кроме того, в случае серьёзных нарушений школьных правил учеником, Школьное собрание может выбрать в качестве последствий временное отстранение ученика от посещения школы (на один день, например). Тогда, чтобы ребёнок мог вернуться в школу и продолжить обучение, требуется разговор с родителями.
Если же какие-то вопросы или претензии возникают у родителей, и они звонят в школу, для них может быть организована трехсторонняя встреча: родители, сотрудник школы, проводивший собеседование о приёме, и ребёнок.
Пожалуй, в некотором смысле ещё сложнее тем родителям, которые работают в школе сотрудниками. Сложно не только потому, что нужно выстраивать отношения со своими детьми в школе так же, как с остальными, — это делают все учителя во всех школах, если там учатся их дети. Но в этой школе дело ещё в том, что каждый сотрудник (а тем более создатель) школы понимает, что для полноценного развития и самореализации детям нужно иметь пространство БЕЗ родителей (даже если это самые прекрасные, любящие и поддерживающие родители). И вот люди, ценящие свободу ребёнка, не соглашающиеся ни на какую другую школу для него, создают свою, а их дети в ней оказываются постоянно в поле зрения своих родителей. Эдакий сапожник без сапог получается. Впрочем, многие сотрудники рассказали мне, что их собственные дети выбирали такой способ существования в школе, что почти никогда с ними не пересекались. Находили-таки свою свободу.
А что получится?

Я, конечно, понимаю, что после всех этих довольно экзотических для большинства людей описаний происходящего в школе, у многих возникает вопрос: ну, а на выходе-то что? Меня и саму он очень интересовал, и я искала информацию на эту тему.
Самый богатый источник информации — это подробнейшие исследования выпускников школ, проводимые самой Садбери Вэлли (и другими аналогичными школами). Они проводили опросы, анкетирования, считали статистику поступлений в ВУЗы, получения разных квалификационных степеней, смотрели диапазон профессий, анализировали, как выпускники школы устраиваются на работу, нравится ли она им и почему, какие у них ценности, как они строят отношения с другими людьми, как они оценивают себя, своё образование, и что вообще думают о себе и своей жизни. Результаты исследований описаны в книгах, изданных школой. Кроме платной литературы, на сайте школы есть большое количество статей на эту же тему.
Я не ставлю себе цель сделать здесь обстоятельный обзор по этому вопросу. Для этого лучше обратиться к первоисточникам (спойлер: у выпускников всё хорошо). Я опишу лишь то, что всплывало в моих разговорах с сотрудниками школы за эту неделю.
Итак, Майкл отмечал, что их школа скорее делает акцент на развитии личности ребёнка, чем на накоплении им знаний. Хотя примеров того, как дети усвоили какие-то знания, тоже упоминалось огромное количество, но на них особо не акцентируют внимание, потому что усвоение детьми каких-то знаний — это то, что не вызывает никаких сомнений и тревожности в школе.
Еще Майкл говорил о том, что дети в школе здорово учатся вести переговоры, а также реализовывать свои желания, оставаясь при этом в гармонии с другими людьми, которые тоже хотят реализовывать свои желания. Они растут в атмосфере уважения и также учатся уважать других. В том числе и тех, с кем могут быть не согласны. В школе они растят в себе чувство, что они сами создают мир, в котором живут, вместо того, чтобы подстраиваться под то, что создано другими. И берут на себя ответственность за себя в этом мире.
Дион отмечала, что ученики Садбери учатся понимать, что в жизни приносит им счастье. Они осознают свои жизненные ценности и живут в соответствии с ними. Они спокойны и уверены в себе. Разговаривая с ними, она не раз удивлялась глубине и зрелости их суждений.
Ещё среди характеристик, которые я услышала в адрес тех, кто учился в школе, были порядочность, открытость, дружелюбность, жизнелюбие, великодушие, этичность, толерантность. Говорилось о том, что учившиеся в школе умеют строить отношения с другими людьми, умеют быть друзьями, умеют независимо и творчески мыслить. Они не боятся нестабильности и перемен, потому что умеют адаптироваться к разным обстоятельствам, самостоятельно учиться новому в любой момент жизни. Они выбирают работу, которая соответствует их талантам и способностям и приносит им удовлетворение. Они хорошо понимают права (свои и других людей) и умеют их защитить. Может быть, оттого среди выпускников так много тех, кто проявляет гражданскую активность, участвует в различных социальных проектах и, вообще, хочет сделать мир вокруг себя лучше.
Я уже упоминала раньше, что среди выпускников школы есть представители самых разных специальностей и профессий. Многие получают высшее образование в разных, в том числе престижных ВУЗах. Открывают собственное дело или становятся наемными работниками, которых высоко ценят работодатели. Среди выпускников Садбери Вэлли выше, чем в среднем по стране, процент людей, занимающих руководящие позиции, специалистов в области компьютерных технологий, математики и образования, работников в сфере «помощи» — социальные службы, общественные мероприятия, здравоохранение. И высок процент профессионалов в разных сферах искусства.
При этом основатель школы Дэниэл Гринберг говорит, что неправильно оценивать школу по карьерам её выпускников (хотя это именно то, что обычно пытаются делать). Он подчеркивает, что главная задача школы в том, чтобы уйти с дороги ученика на пути к своей судьбе, к пониманию того, кто он. Потому что сущность школы — это вера в то, что ученик может сам найти свое предназначение и сделать всё, что потребуется, чтобы реализовать его. При этом люди, работающие в школе, уверены, что это общая человеческая характеристика. Не каких-то специальных очень умных отобранных детей, а всех детей. И они продолжают убеждаться в этом на протяжении полувека.
А еще мне хочется упомянуть, что, по словам многих сотрудников, учеников Садбери можно условно разделить на две категории: те, кто учится в ней с самого начала, и те, кто попал сюда после других школ. Так вот. Вторые испытывают большое чувство благодарности к школе за предоставленную свободу, уважение, возможности. Вырастая, они отмечают, что переход в эту школу сыграл важную роль в их жизни. А те, кто учится в школе с самого начала, не находят школу чем-то особенным. Они уверены в своих силах и в том, что это именно они лежат в основе их успехов и достижений. И Скотт говорит, что это означает, что школа хорошо делает свою работу.
Эпилог. Лонгрид про енота
Напоследок хочу рассказать вам историю про енота, благодаря которой на моих глазах произошли события, позволившие мне заглянуть глубже в суть школы. Дело в том, что в школе жизнь настолько размеренная и устаканившаяся, что конфликтов почти нет, на заседаниях JC рассматриваются какие-то мелкие нарушения, а общешкольные еженедельные собрания так и вообще легко могут укладываться в 10 минут. Пасторальная картина. Увидеть на такой картине какие-то шероховатости системы практически невозможно. Точнее даже не шероховатости, а скорее наоборот: её возможности и мощь. А благодаря еноту у меня такое чувство, будто мне повезло оценить возможности внедорожника, когда он едет не по городскому асфальту, а хотя бы по грунтовке.
Что, собственно, произошло. За неделю до нашего приезда группа школьников (человек 40) отправилась в поход в национальный парк на полуостров Кейп Код. Там один из старших мальчиков соорудил нехитрую ловушку из перевернутой коробки, подпертой палкой, разложил рядом кусочки колбаски, и какой-то предприимчивый енот на это попался. Как только мальчик Э. услышал, что коробка хлопнулась об землю, он прибежал и выпустил енота, и тот благополучно скрылся в темноте. На этом инцидент с енотом был исчерпан. Вся остальная история разворачивалась в стенах школы на протяжении следующей недели.
Сотрудник школы Майкл, который водил детей в поход, случайно узнал, что произошло. Вернувшись в школу в понедельник, он написал заявление в JC о том, что было нарушение правил. При этом надо заметить, что в связи с тем, что у школы есть своя большая территория рядом с национальным парком, правила, запрещающие взаимодействие с дикой природой, есть в уставе школы. Эти правила обусловлены тем, что при плохом стечении обстоятельств одно такое событие, как купание в пруду, укус животного, разведение костра, даже не являясь опасным для жизни, может привести к закрытию школы.
Дальше получилось так, что эту ситуацию JC рассматривал не один день, а целых три. Вот как это было. В понедельник JC рассмотрел это заявление, принял решение вынести «предупреждение» (warning) мальчику Э. за то, что приставал к животным, и дело закрыл.
На следующее заседание JC пришел Майкл и сообщил, что он не удовлетворен рассмотрением дела. Потому что, на его взгляд, JC должен был обратить внимание не столько на ущемление прав енота, сколько на то, что, сделав ловушку (в которую к тому же реально попался енот), Э. поставил под угрозу безопасность свою, других участников похода и вообще школы. Еноты довольно агрессивные животные, могут серьезно укусить, да к тому же переносят кучу всяких болезней. Также Майкл пояснил, что JC имеет право принять решение о возвращении «дела» в работу, и перерассмотреть его. Что JC сразу же и сделал. Позвали Э., разъяснили ему ситуацию (он согласился с тем, что нарушил еще и правила безопасности), и решили никаких последствий больше не назначать, а вынести дело на Школьное собрание — нормальная практика для сложных вопросов или вопросов, касающихся безопасности. Кроме того, по предложению Ханны, которая в тот день дежурила в JC, в протокол дописали, что перед походом был проведен обязательный инструктаж для всех участников, на котором говорилось, что нельзя взаимодействовать с животными.
Следующее заседание JC началось с того, что пришел Дэниэл и сказал, что возвращать уже закрытое дело на перерассмотрение нельзя! За исключением случаев, когда появляются какие-то новые свидетельства. Замечу, что при этом никто не начал оправдываться и говорить, что это всё Майкл виноват, а они изначально всё правильно сделали. Никто не оглядывался на Ханну – мол, как же это она, взрослая и опытная, не доглядела и позволила JC принять неправильное решение. Каждый в JC принимал ответственность за (неправильное) решение на себя, а не пытался найти, на кого бы её перевалить.
На следующий день было школьное собрание, на котором среди прочих вопросов проверяют решения JC, принятые за последнюю неделю. И по поводу этого случая с енотом было высказано довольно много разных мнений. Я не всё смогла запомнить, но вот вкратце основные тезисы. Дэниэл посчитал, что писать в протоколе «он был на обязательном инструктаже» бессмысленно: это не делает отчёт о деле лучше. «Можно подумать, инструктаж проходил так: делайте то, не делайте этого, бла-бла-бла-бла-бла, и, кстати, не трогайте енотов!» Мимзи волновал совершенно другой аспект: она говорила, что очень расстроена тем, что вся эта история стала известна ей только из заявления в JC, и что никто из детей ничего не рассказал, вернувшись в школу, и что это нарушает доверие между взрослыми и детьми, которое так высоко ценится в школе. Майкл полагал, что дело всё-таки должно быть возвращено в JC для того, чтобы было произведено более тщательное расследование истории. Он считал, что подробный разговор с каждым участником на эту тему поможет им лучше осознать, в чём была проблема, и в будущем в похожей ситуации вспомнить этот опыт и проявить бОльшую ответственность. На это Дэниэл заявил, что он категорически против дорасследования дела членами JC, и что дополнительное расследование этого вопроса должны проводить участники туристической корпорации или сотрудник, ответственный за поход, но никак не JC. Ещё разные добавления к обсуждению делали и дети, и другие сотрудники.
После того как все, кто хотел, высказались по поводу хода рассмотрения дела, Дэниэл предложил изменить последствие, назначенное мальчику Э. Он считал, что нужно вынести «серьёзное предупреждение» (censure). Против этой идеи высказалась Мимзи, потому что считала, что предупреждение, пусть и серьёзное, воспринимается детьми как ерунда и вообще большое везение. На что ей возразили некоторые дети, сказав, что считают «серьёзное предупреждение» очень значимым последствием. Поговорили ещё какое-то время о вариантах последствий, о важности происшествия. И в какой-то момент Дэниэл напомнил всем, что ключевой элемент этой школы — это возможность каждому совершать ошибки и учиться на них. И что у него нет никаких сомнений, что для Э. это была подобная ошибка, а не просто пофигизм или, тем более, не злой умысел. И что, по его мнению, серьёзного предупреждения и, вообще, всего этого разбора ему уже достаточно для того, чтобы осознать свою ошибку и сделать выводы.
Почему я говорю, что вся эта история произвела на меня такое впечатление? Первое, и самое главное, — она очень здорово продемонстрировала, что сообщество школы состоит из очень разных людей, которые не только могут иметь отличающееся от других мнение по разным вопросам, но даже по-разному трактовать правила школы и процедуры. Нет какой-то незыблемой догмы, которой надо во что бы то ни стало придерживаться, даже если понятно, что при этом приходится отказываться от здравого смысла. Можно высказывать разные, порой противоположные точки зрения; стафф не парится насчет того, чтобы «стать общим фронтом» и показать детям единство своей позиции. Наоборот! Сотрудники спокойно и открыто обсуждают свои разногласия на собрании, демонстрируя при этом, что, во-первых, это жизнь, и можно запросто иметь разные мнения и подходы, даже когда делаешь общее дело, а, во-вторых, как это можно делать спокойно, конструктивно, бесконфликтно.
И второе, очень ценное для меня наблюдение: я ещё раз убедилась, насколько общая задача — докопаться до истины и что-то улучшить в жизни сообщества — для них важнее личных разногласий, обид (по сути, никаких обид и не было мной замечено), доказательств своей личной правоты, оправданий, — в общем, всего того, что не имеет конкретного отношения к делу.
Александра Грищук. Школа Бюллербю